Страхи мудреца. Книга 2

— Ну ладно, тогда с днем рождения! — он приподнял свой стакан, приветствуя меня. — Или со всеми днями рождения, сколько их ни было.

ГЛАВА 146 НЕУДАЧИ

Во время весенней четверти меня постигло несколько неудач.

Первая из них была неудачей, в первую очередь в моих собственных глазах. Я рассчитывал, что мне не составит труда научиться иллийскому. Оказалось, что это далеко не так.

Я всего за несколько дней нахватался достаточно темьи, чтобы отстоять свое дело в суде. Но темья — чрезвычайно упорядоченный язык, и я его уже немного знал по книгам. А главное, между темьей и атуранским очень много общего. Один и тот же алфавит, родственные слова…

У иллийского не было ничего общего ни с атуранским, ни с сильдийским, ни даже с адемским, если уж на то пошло. Это была сплошная бестолковая путаница. Четырнадцать времен глагола — это только в изъявительном наклонении. Причудливые окончания, замысловатые обращения.

То есть на нем нельзя было взять и сказать «носки ректора». Не-ет! Это было бы чересчур просто. Любая принадлежность была обоюдной: в то время как ректор владел своими носками, носки тоже каким-то образом обретали власть над ректором. И от этого оба слова менялись, повинуясь сложным правилам грамматики. Как будто простой факт владения носками фундаментально менял природу человека.

Так что даже после нескольких месяцев занятий с ректором иллийская грамматика оставалась для меня темным лесом. И в награду за все свои труды я приобрел только кучу разрозненных слов. С узелковым письмом дело обстояло еще хуже. Я пытался поправить положение, занимаясь с Деочем. Но наставник из него был неважный, к тому же он признался, что единственный человек, умевший читать узелковое письмо, была его бабушка, умершая, когда он был еще мальчишкой.

Во-вторых, я потерпел неудачу в углубленном изучении химии, которой занялся под руководством гиллера Мандрага, Анисата. Несмотря на то что предмет казался мне захватывающим, я не сумел ужиться с самим Анисатом.

Мне нравилось, что химия всегда сулит какие-нибудь открытия. Я обожал трепет эксперимента, череду проб и ошибок. Мне нравилось решать загадки вещества. И надо признаться, хотя это и глупо, что мне нравилось химическое оборудование само по себе. Все эти колбочки и трубочки. И кислоты со щелочами. И ртуть, и огонь. В химии есть нечто первобытное, нечто бросающее вызов толкованиям. Ты это либо чувствуешь, либо нет.

Анисат ничего этого не чувствовал. Для него химия была дневниками наблюдений и аккуратно записанными рядами цифр. Он заставлял меня по четыре раза выполнять одно и то же титрование только потому, что я неверно выполнял запись эксперимента. Ну, зачем записывать непременно в столбик? И зачем тратить десять минут, чтобы записать то, что я могу сделать руками за пять?

И мы начали ссориться. Сначала это было несерьезно, но мы оба твердо стояли на своем. В результате не прошло и двух оборотов после начала четверти, как мы наорали друг на друга прямо в тигельной, на глазах у трех десятков перепуганных студентов, которые смотрели на нас разинув рты.

Он велел мне покинуть его занятия и обозвал наглым деннерлингом, лишенным уважения к авторитетам. А я обозвал его напыщенным недоумком, который отрекся от своего истинного призвания: служить писцом в бухгалтерии. Честно говоря, оба мы были по-своему правы.

Еще одну неудачу я потерпел в математике. Наслушавшись от Фелы, как много интересного она узнала под руководством магистра Брандье, я решил расширить свои познания в науке чисел.

Увы, высоты математики меня не вдохновили. Я не поэт. Я не люблю слов ради слов. Я люблю слова ради того, чего можно добиться с их помощью. По той же причине я не математик. Числа, говорящие только о числах, меня не особо интересуют.

Благодаря тому, что я бросил химию и арифметику, у меня оказалась уйма свободного времени. Часть его я проводил в артной, изготовляя свои собственные «бескровные», которые продавались едва ли не прежде, чем успевали попасть на полки. Кроме того, я довольно много времени проводил в архивах и в медике, занимаясь исследованиями для работы под названием «О неэффективности маранты». Арвил относился к этому скептически, но соглашался, что мое первое самостоятельное исследование заслуживает внимания.

Кроме того, часть времени я тратил на романтические отношения. Для меня это было ново: я никогда прежде не привлекал внимания женщин. А даже если и привлекал, то не знал, что с этим делать.

Но теперь я повзрослел и в какой-то мере поумнел. А благодаря историям, которые обо мне ходили, дамы по обе стороны реки начали интересоваться мною.