Страхи царя Соломона

Я даже перенес к Алине кое-какие вещи. Постепенно, чтобы ее не пугать. Прежде всего зубную щетку, потому что это самый маленький предмет. Потом трусы, рубашку, и она тоже не возражала. Тогда я набрался храбрости и принес целую сумку. Я умирал от страха, когда входил с сумкой в руке, получалось, я совсем обнаглел, и я остановился на площадке с видом мудака. Когда она открыла мне дверь, у меня, должно быть, был такой встревоженный вид, что она рассмеялась. Груди у нее были очень маленькие, словно они только что родились. Ночью, когда я ее пять или шесть часов не выпускал из объятий, она говорила:

— Твоя внешность выбрала себе не того клиента. Я согнул руку и дал ей пощупать мускулы.

— Чувствуешь?

— Ты прав, Жанно, мой Зайчик. Чтобы жить счастливо, нам нужно укрыться от людей.

Она была единственной девчонкой из всех, кого я знал, которая, едва переступив порог дома, не ставила пластинку или не включала радио. А у многих были и стереосистемы, и звуки нападали на вас со всех сторон. А еще у нее везде лежали книги и даже стояла всеобщая энциклопедия в двенадцати томах. Мне хотелось ее посмотреть, но я сдержался, чтобы она не подумала, что я интересуюсь чем-то помимо нее.

Посещения мадемуазель Коры я свел к одному-двум разам в неделю, чтобы она постепенно от меня отвыкала. Мне следовало бы раньше рассказать об этом Алине, но ведь здесь не могло быть и речи о ревности между женщинами. Она мне всегда оставляла ключ под половиком у входной двери. Однажды ночью, возвращаясь от мадемуазель Коры, я разбудил Алину. Я сел на кровать, не глядя на нее.

— Алина, я впутался в любовную историю с женщиной, которой шестьдесят пять лет, если не больше, и я не знаю, как из нее выбраться. Я сразу назвал возраст, чтобы она не ревновала.

— Но если это любовная история…

— Это любовная история в общем смысле, не лично с ней.

— Из жалости?

— О нет, я же не негодяй. Я с ней по любви, просто есть вещи, которые я не могу допустить. Я не могу смириться с тем, что становишься старым и одиноким… Я с ней стал спать в порыве возмущения, а теперь не знаю, как из этого выпутаться. Когда я не появляюсь день или два, она сходит с ума… Она решит, что я ее бросил потому, что она старая, а ведь на самом деле как раз наоборот, я начал с ней поэтому, и бросаю вовсе не потому, что она старая…

Алина встала, трижды обошла комнату, а потом снова легла.

— Как долго это тянется?

— Не знаю. Надо посмотреть в твоей энциклопедии…

— Не валяй дурака!

— Послушай, Алина, клянусь тебе, если бы нашелся тип, который смог бы меня сейчас рассмешить, я в благодарность пошел бы к тем, кто распределяет за это стипендии, и замолвил бы за него словечко. Это называется «Стипендия за Призвание».

— Что ты будешь делать?

— Что ж, если ты скажешь: либо ты, либо она…

— Не рассчитывай на меня. Это слишком легко. Кто она?

— Бывшая певица. Кора Ламенэр.

— Не слыхала.

— Естественно, она пела до войны.

— Когда ты видел ее в последний раз? Я не ответил.

— Когда?

— Я от нее.

— Интересно! Похоже, там у тебя дело спорится…

— Алина, не будь гадюкой. Если бы ты меня выгнала и сказала бы «прощай», я тебя понял бы, но гадюкой быть не надо.

— Извини.

— Ты ведешь себя, будто я тебе изменяю с другой женщиной. Но это ведь совсем не то.

— Потому что она уже не в счет, она перестала быть женщиной? Я сперва помолчал, а потом все же спросил:

— Ты слышала про виды животных, которым грозит полное исчезновение с лица земли?

— Ах вот что, ты действуешь по экологическим соображениям?

— Не будь гадюкой, Алина, не будь гадюкой. Я ведь даже чуть было не уехал в Бретань из-за пролитой в океане нефти, но оказалось, что туда можно ехать только группой в тридцать человек, а вот здесь…

Она не спускала с меня глаз. Никогда еще ни одна женщина не смотрела на меня так пристально.

— Какая она?

— Не очень видно, сколько ей. Зависит, конечно, от того, как смотреть. Если у тебя злой глаз… Если у тебя глаз ищущий, то всегда можно что-то найти. Конечно, морщины, кожа увядшая, вялая, обвисшая… В этом виновата реклама.

— Реклама?

— Да, реклама. Все бабы ей верят… Все хотят иметь самые красивые волосы, самую гладкую кожу, свежий румянец… Не знаю, право… Мадемуазель Кора, если не придираться, если забыть про ее грифельную доску…

— Господи, что ты несешь? Какая грифельная доска?

Я встал и взял с полки словарь. Я тут же, как чемпион, нашел нужное слово и прочел:

— Грифельная доска — счет продуктов и выпивки, взятых в кредит. Примеры. Он весь в долгах, у него везде грифельные доски. Цвет синеватый, пепельный. Понимаешь? Мадемуазель Кора вся в долгах. Шестьдесят четыре года, даже больше, я думаю, она тут не вполне честна. Так вот, учитывая синеватый, пепельный цвет этого камня… Получается тяжело. Жизнь открыла ей счет, и он все возрастает.

— И ты пытаешься его уменьшить?

— Я сам не знаю, Алина, что я пытаюсь. Может, так и лучше. Иногда мне кажется, что это жизнь против нас в долгу и не желает нам ничего возмещать…

— Надо говорить «в долгу у нас», а не «против нас».

— У нас в Квебеке говорят «против нас».

— Ты что, из Квебека?