Страхослов

Нельзя сказать, чтобы ее преследовали мысли о случившемся. Она прожила с Грегом двенадцать лет – шесть до брака, шесть в браке – и никогда не заговаривала об этом. Эта история даже не казалась ей в какой-то степени занятной. Она не избегала темы клоунов, просто они с Грегом никогда не обсуждали цирк, вот к слову и не пришлось. Грег был агентом по продаже недвижимости, Сьюзан подрабатывала в банке. Она даже не упомянула историю с клоунами на паре первых свиданий с Грегом, когда они оба мучительно подбирали тему для разговора. Пожалуй, Сьюзан даже сожалела об этом – такая история сделала бы свидание куда интереснее, да и сама Сьюзан показалась бы более интересным человеком. Но сожалеть тут было не о чем, потому что Грег все равно на ней женился, так какая разница? Сьюзан просто не понимала, что смерть клоунов может быть увлекательной темой для разговора. На самом деле она не обладала особым талантом к поддержанию разговора.

Собственно, если вдуматься, Сьюзан вообще не обладала какими бы то ни было талантами. Она сдала все экзамены в колледже, но не получила ни одной отличной оценки. Она умела водить машину, но предпочитала не ездить по автомагистралям. Начальство было довольно ее работой в банке, но если Сьюзан брала выходной, никто не замечал ее отсутствия. Каждый вечер Грег возвращался домой с работы, и Сьюзан готовила ему совершенно нормальный ужин, и потом они совершенно нормально проводили вечер вместе: смотрели телевизор, держась за руки, и отправлялись спать.

– Какая-то я бесполезная, – иногда говорила Сьюзан, в шутку, конечно. – Не знаю, как ты со мной уживаешься!

И Грег посмеивался в ответ.

А еще иногда она думала о тех бедных мертвых клоунах – ну конечно, это было всего лишь совпадение. Но, бывало, ее охватывала дрожь… Почему? Что это было за чувство? Вина? Страх? Или даже гордость? Потому что, может быть, каким-то образом, она все же была причастна к случившемуся. Это была ее история. Ее дар. Не лучший дар, конечно, но на самом деле Сьюзан была согласна и на такой.

II

Смерть первого клоуна была одним из ее самых ранних воспоминаний. Собственно, возможно, это вообще было ее самое первое воспоминание. Потому что все эти дни рождения, и отмечания Рождества, и приезд бабули, и первые шаги, и детская кроватка – Сьюзен не знала, помнит ли она случившееся или помнит рассказы об этом. Но никто не говорил с ней о клоуне, и на воспоминание о его смерти не могли повлиять фотографии в семейном альбоме или истории, которые раз за разом пересказывались в семейном кругу. Тем не менее некоторые обрывки воспоминаний о том походе в цирк в памяти Сьюзан были такими четкими, что к ним, казалось, можно прикоснуться.

Ей было года четыре, может быть, пять. Родители отвели ее и Конни в цирк. Сьюзан не знала, какой был повод для этого. Может, и повода не было. Сьюзан была еще в том возрасте, когда родители баловали ее просто так. Она помнила, как ее захлестнули впечатления: огромный шатер цирка, все эти люди вокруг, резкий запах животных, сахарной ваты и человеческих тел. Сьюзан это и напугало, и восхитило, и она помнила, как пыталась решить – плакать ей или наслаждаться происходящим. Она помнила, что то было ее сознательное решение. Она выбрала счастье.

Бо́льшая часть цирковых представлений слилась в ее памяти во что-то единое – в этом ее воспоминания действительно были несколько размыты: все эти львы, и воздушные гимнасты, и шествовавшие по арене друг за дружкой слоны. Может быть, это как раз ложные воспоминания – что-то, что ждешь увидеть в цирке, что-то, что показывали по телевизору.

А потом появились клоуны.

Их было трое. Или по меньшей мере трое – Сьюзан не помнила само их представление в точности. Они неуклюже валились на арену, поливали друг друга водой, жонглировали. Девочку заинтересовало то, что эти клоуны, похоже, были семьей: один пожилой клоун и двое, как она сочла, его сыновей. Дети вели себя куда глупее, чем их отец, шумели, валились на арену, мокли под струями воды, задевали друг друга деревянными досками. Отец, казалось, приходил в отчаяние от их поведения, он хотел, чтобы они отнеслись к представлению серьезно. Он пытался запеть, но слова его песни заглушал галдеж его сыновей; он начинал жонглировать – но все шары падали на арену из-за неуклюжести двух других клоунов. И всякий раз, когда его попытки развлечь зрителей приводили к провалу, старый клоун терпеливо сносил эти удары судьбы: печально качал головой, вздыхал, обводил взглядом девчонок и мальчишек в толпе и пожимал плечами, словно говоря: «Ну что тут поделаешь? Такова жизнь, верно?» Его лицо покрывал толстый слой белого грима, как и у остальных, но казалось, будто клоун этого не замечает, словно этим его кто-то разыграл. Другие клоуны хотя бы знали, что изображают шутов.