Страхослов

– Если, конечно, это не фокус с канарейкой Макса Валентина, – добавила Клара.

Кэйт не знала, что она имеет в виду.

– Максимилиан Великий был иллюзионистом, – объяснила Клара. – Он не был особо знаменит, и большинство своих фокусов почерпнул или украл у других мастеров. Ничего нового. Тем не менее был у него один фокус, приводивший в недоумение его соперников. Фокусники не любят конкурентов и гордятся своим умением разгадывать трюки. Любому, кто сможет повторить фокус Максимилиана, предлагалась награда. Ни один из великих иллюзионистов с этим не справился. Маскелайн, Робер-Уден[111], Мельес[112]. А фокус был такой: Макс демонстрировал залу птичью клетку, в которой пела милая маленькая канареечка. Затем он складывал клетку в блин. Снимал крышку. Пуфф! Клетка пуста. Но вдруг птичка вновь заводит песню – в другом месте зрительного зала. За креслом в партере, в вырезе ассистентки, в кармане зрителя в переднем ряду. Каждую ночь канарейка исчезает и появляется вновь.

– Я, кажется, разгадала фокус, – сказала Кэйт. – Канарейки дешевые, так?

– Именно. В конце концов фокусник по имени Янус Старк[113] понял, как это работает. Пружины, сдавливающие клетку, невероятно мощные. Каждый вечер канарейку давило всмятку. Птица погибала мгновенно. А другая канарейка занимала ее место – до следующего представления, когда уже она оказывалась в клетке. Как только это вскрылось, Максимилиан обанкротился. Европейцы сентиментальны до глупости. Мне кажется, многие канареечки предпочли бы умереть в мгновение славы, исполнив последнюю песнь, чем жить в безвестности. До этого вечера я лелеяла надежду, более того, даже была уверена, что Театр Ужасов предлагает шанс на славную смерть. В рамках культуры Востока это было бы великолепно. Но реальность, как это часто бывает, разочаровала меня.

Кэйт знала, что миссис Клара Ватсон отнюдь не хотела бы, чтобы на нее обрушилась крышка клетки. Ее собственную крышу снесло уже давно.

– Итак, во время представления никому не причинили вреда? – уточнил Перс.

– Все, что мы видели, было надувательством, – заявила Клара. – То есть животные, конечно, погибли, чтобы Гиньоль получил свой реквизит… Но человеческая кровь на сцене не пролилась. У человеческой крови особый запах, да и цвет ни с чем не спутаешь. Мы видели только фокусы. Зрители не замечают, что в лицо им летит не кровь, а краска, потому что их отвлекает болтовня Гиньоля. Актеры срывают тонкие полоски марли телесного цвета, обнажая нарисованные раны, на которых проступает фальшивая кровь. И, конечно, все это сопровождается криками и наигранными муками.

Какое-то время Кэйт тоже пыталась отвлечься от самого шоу, выискивая зацепки и угадывая, как работал тот или иной фокус. Но в рамках представления на зрителей обрушивалась такая волна ужасов, что трудно было не поддаться, удержать мысли о том, где здесь обман, а где реальность, а не просто реагировать на происходящее на сцене. Она запомнит Гиньоля, «Балладу о Бертране Кайе» и Легионе Ужаса.

– Но я все-таки засомневалась в случае с привратницей, которой проломили череп в самом начале представления, – сказала Кэйт. – Она подходит под описание одной женщины из списка пропавших.

– Она потом выходила на сцену в роли женщины-собаки в номере с уродцами, – сказала Клара.

Да, это было понятно. У Гиньоля маленькая труппа. Один актер исполнял по две, три, четыре роли, а то и больше. Если дона Бартоломео и Изабеллу убили на глазах у публики, как потом возвращались в уже других ролях Фрозо и Берма? Даже Крошка Цахес, карлик, которому перерезали горло, появился в другом номере: его забили до смерти нищие Двора чудес[114]. Преступление его героя состояло в том, что он действительно был калекой, и потому притворявшиеся слепцами и калеками не могли соревноваться с ним. Матрона с безумными глазами, в брошюре названная Малитой[115], играла привратницу, женщину-собаку, гильотинированную мадам Дефарж[116] и скорбящую задушенную Кейе. Актера заменить не так просто, как канарейку.

– Но кто-то все-таки похищает людей и убивает их в районе тупика Шапталь, – напомнил Перс. – По свидетельству очевидцев, когда происходят эти преступления, Гиньоль всегда где-то поблизости.

– Гиньоль – это маска, – возразила Кэйт. – Любой может надеть маску. Особенно в Париже. В этом городе больше масок, чем в Венеции во время карнавала.

– Это верно, – согласилась Клара. – Маски Гиньоля тут повсюду.

Англичанка достала из ридикюля маску и приложила к лицу.

– Их продают в театре, – пропищала она, подражая голосу Гиньоля. – Два франка штука.

– Может быть, Гиньоль не только невиновен, но и сам стал жертвой, поскольку истинный преступник или преступники пытаются навлечь на него подозрения, – предположила Кэйт. – У столь успешного заведения, как Театр Ужасов, должны быть враги. Кабаре «Ша Нуар» и комедии «Театра Антуана» уже не привлекают зрителей, как прежде. Но если распустить слух, что зрителей в театре Гиньоля убивают, то это может отпугнуть публику.