Страна Арманьяк. Князь Двинский.

Признаюсь, поначалу я к ней не испытывал ровно никаких чувств. Какие в гузно чувства, когда брак насквозь по расчету. А бешеный норов просто бесил. Даже поколотил разок, было дело. Ишь, удумала, в законного супруга сапогами швыряться. Но потом, со временем, взяла за душу: своей нежностью, верой в мужа и неимоверной преданностью. И даже строптивость вдруг стала смешной и родной. А в постели... ух, как только подумаю, шоссы грозят порваться.

А еще, Александра неожиданно спокойно восприняла Забаву. И ее беременность от меня – тоже. При таком-то норове, ожидал выбрыков, истерик, но ничего подобного не последовало. А когда специально вызвал на разговор по этому поводу, выяснилось, что Сашка не менее расчетлива и умна, чем строптива. Но об этом чуть позже.

В приказном порядке хотел оставить ее в Москве, ну куда беременной переться в епеня, ан нет, нашла коса на камень. Объявила голодовку, выла как белуга целую седмицу и все-таки добилась своего. Мол, а кто за вотчиной в твое отсутствие будет смотреть? Буду там мужа ждать и точка.

Пришлось согласится и оставить при ней Августа для присмотра.

Ух ты... а рядом гренадерского вида девица сверток держит! Никак Ваньку моего? Или девочка? Господи, пусть будет Иван!

Так... а где Забава?

Настоятель Николо-Корельского монастыря отец Зосима, новые государевы приказчики, Фен, Август, мастер Фиораванти, еще мастера и умельцы, коих оставил за делом блюсти, еще какой-то люд...

Так вот же она... Позади и чуть в стороне от всех стоит... А чего в темном, как монашка? И в глухом плате. Не понял... ну хоть при дитяти...

Усилием воли выгнав дурные предчувствия из головы, приказал швартоваться.

Едва упал трап, сбежал на причал.

Бледная как смерть Александра, вся такая объемистая из-за множества одежек и наброшенного сверху парчового летника, в шитой жемчугами высокой сороке* на гладко зачесанных волосах, качнулась, словно вот-вот потеряет сознание, но потом выправилась, шагнула вперед и поясно мне поклонилась.

сорока — старинный русский головной убор замужних женщин или его часть. Был широко распространен в центральной и южной России. Была самым богатым из женских головных уборов; к началу XX века сорока вышла из употребления.

Затем взяла из рук Ростислава, нового государева приказчика, поднос с высоким караваем и поднесла мне.

Я неспешно отломил кусочек хлеба, макнул его в солонку и медленно сжевал.

А уже потом, едва не обезумев от желания стиснуть Александру объятьях, троекратно, целомудренно расцеловал ее в щеки.

После чего, с трудом оторвавшись от жены, поклонился все встречающим.

Усеивающий все прибрежные холмы народ взорвался возбужденным довольным гулом.

Но я уже ничего не слышал и не видел, потому что Сашка взяла у дородной мамки большой сверток, обернутый поверх куском золотой парчи и с поклоном, вручила мне.

Принял, откинул подрагивающей рукой кружевное покрывальце и уставился на пухлое розовое личико мирно сопящего младенца.

В голове пронеслась лихорадочная мысль:

«Кто? Ну кто же, сразу и не разберешь. Пацан, девка? Какое-то дитя слишком уж пригожее... Етить... девка, что ли? Или?..»

Не отрывая глаз от ребенка, прошипел.

- Кто?

Сохранив на лице чинное, благостное выражение, Александра отчетливо прыснула.

- Не томи, стервоза, выдеру, ей-ей!

- Дык, Ванятка же... – едва слышно прошептала Сашка. – А потом, после паузы добавила, не называя Забаву по имени. – И у той, тоже мальчик...

Я счастливо улыбнулся, поднял лицо к небу и истово перекрестился.

- Слава тебе, Господи! Дождался, таки!

Глава 4

Глава 4

Уединиться с женой сразу не получилось, хотя меня так и подмывало утащить ее в какой-нибудь укромный уголок.

После Александры наступил черед осчастливить общением остальных присутствующих.

Начал с настоятеля, отца Зосимы, ибо он тут по значимости после меня первый. А в чем-то даже главнее.

- Отче, – я почтительно поклонился старцу, но руку целовать не стал, так как не пристало доброму католику православному священнику длань лобызать.

Впрочем, старик и не предлагал, он шагнул вперед, крепко обнял меня и с искренней радостью в голосе сказал:

- Господь милостив, сын мой. Рад видеть тебя в добром здравии.

- Да что со мной станется, отче. Вижу, храм заложили. Доброе дело. Нет ли в чем проволочек, ладите ли с мастером Фиораванти?

А сам искоса глянул на ломбардца и по кислому выражению его лица понял, что особого «лада» между Зосимой и архитектором не присутствует. Интересно, старец прямо сейчас ябедничать начнет или погодя, при удобном случае? Храм я сам предложил, так сказать, дал взятку церкви, дабы заручится поддержкой во всем. Но приказал строить не в приоритетном варианте, а факультативно, дабы не отрывать ломбардца и его инженеров от основного строительства. Видать, Зосима пытался на себя одеяло тянуть, а Фиораванти не сдавался.

Но пастырь не стал жаловаться.