Страна Беловодье

Бересты Данила достаточно надрал по дороге. Элементарно складывается в нечто вроде коробочки. От размера и глубины зависит кружка, котелок или тарелка. Конечно напоказ, от скуки зимой или для продажи можно сшить выступающие края красивым швом с помощью ниток, расписать снаружи растительными узорами или геометрическим орнаментом. В его положении хвастаться умением не перед кем и незачем. Вставил пару прутиков вместо ручки, связал края от самопроизвольного раскладывания тоненькой ивовой лозой – и поднялся, собираясь зачерпнуть воды. Первое испытание прочности.

На последнем шаге замер с поднятой ногой. Он не мог ошибиться! Под корягой была чужая тень. Рыба! И, кажется, немаленькая. С гулко стучащим сердцем вернулся назад, подобрал свою палку с обожженным концом, тихонько прокрался на прежнее место и, прикинув, где должно находиться туловище, чтобы не ошибиться из-за слоя воды, изо всех сил ударил, сверзившись при этом в воду, но не выпуская кола и ощущая бьющуюся на нем рыбу.

– Попал! – закричал счастливо на всю округу.

Это оказался налим. Широкая сплюснутая, как у лягушки, голова, огромная усаженная мелкими зубами пасть, черные злые глаза, свисающие вниз усы. Пятнистое тело обильно покрыто клейкой слизью. В теплые солнечные дни он любит сидеть в тени, предпочитая холодную воду. А вот ночная темень – самая налимья пора. Тут он сам выходит на охоту, не брезгуя мелкой рыбешкой, мальками своей же породы, а при случае и живностью вроде мышки. Случается, налимы вырастают в добрую сажень и пару пудов весом.

Данный экземпляр тянул хорошо на полпуда, но оно и к лучшему. Старого и мощного Данила мог бы и не удержать. И так еле достал. Налим боролся до последнего и рвался не хуже пойманного в ловушку зверя. Почти разорвал себе заднюю часть. Попади в плавник – наверняка бы ушел, но повезло. Теперь уже не столь важно. В темнеющих сумерках Данила сидел у только что построенного шалаша, коптил рыбу над пламенем и время от времени, обжигая пальцы, наслаждался нежной сладковатой мякотью.

Набив живот, сидел бездумно у потрескивающего костра, подбрасывая в него хворост, и слушал шелест ручья и деревьев. Ветерок был совсем слабым, и даже после захода солнца еще не холодно. Ночью даже запахи совсем другие: сильно пахнет землей, влажным мхом. Но на еловых ветках внутри шалаша при горящем у входа огне бояться нечего. Ни сам не замерзнет, ни зверь не посмеет потревожить.

* * *

Нарвался, понял Данила, когда из-за угла вынесло священника.

– Ты опять не присутствовал на недельной утрене, – с заметной укоризной в голосе сказал тот, когда парень послушно приблизился, повинуясь знаку.

– Никак не мог вернуться раньше, на выселках межевал у Трофима, – поспешно перекрестившись при упоминании, сознался Данила.

– Это никак тебя не оправдывает! – загремел отец Федор.

То есть он попытался загреметь. Голос у него совсем на бас не походил, вопреки внушительной внешности, тонкий и подобающий скорее отроку, чем взрослому человеку. В детстве очень смешило несоответствие. Теперь Данила достаточно вырос, чтобы соображать, насколько бесят попа усмешки и намеки на его неподходящий солидному священнику тембр речи. Может быть, отыгрываясь за все неудачи, начиная от назначения в здешний медвежий угол и заканчивая смехом детей, не исключено от характера, но отец Федор был неумолимо строг. Бдительно следил за нравственностью прихожан и заботился об их грядущем спасении.

А это означало постоянное вмешательство в жизнь людскую и общественную. Он требовал не засиживаться на гулянках слишком долго, отправляться домой из кабака с появлением на небе звезд, грозил суровой карой рыбакам, выходящим в море в воскресный день, и запрещал всякие развлечения, не освященные обычаем. Для Данилы в детстве тяжелее всего были посещения школы. Казалось бы, благое дело и их преподобие старается на общую и его конкретно пользу. На деле вылилось в натуральную пытку.

Ученики сидели все вместе в одной просторной комнате: старшему из них было двадцать пять лет, младшей – семь. Вместо разделения хотя бы по знаниям, если не по возрастам, бездумно заучивали бесконечно повторяемые священные тексты. Чтение по складам, написание своего имени и закон божий со множеством дополнительных текстов вроде евангелий и житий святых – вот и все образование.

По воскресеньям детей в обязательном порядке отправляли в храм, где они выслушивали службу от начала и до конца, а отец Федор тщательно следил за посещаемостью, непременно закладывая родителям, если те по каким-то причинам не могли проконтролировать своего чада. К сожалению, в данном вопросе мать с ним была согласна, и увильнуть в детстве и отрочестве стоило серьезного наказания. Потому приходилось быть паинькой и вызубривать бесконечное количество: «И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего… И кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои… Просите, и дастся вам…» – попутно размышляя о божьем гневе и неотвратимости наказания.