Страна без свойств: Эссе об австрийском самосознании

Существует только одна невинность — невинность смерти. И только одно оправдание — оправдание жизнью. В финале романа Леберт дает потрясающее описание сцены, в которой Хильда «убивает словами» своего любовника Хиндлера, бросая ему в лицо обвинения в совершенных им преступлениях, одновременно беря ответственность за них на себя и заканчивая словами: теперь он может уходить и делать, что хочет, «займись, как ты хотел, туристским бизнесом, займись демократией и гуманизмом. Нам это безразлично. Мы тебя убили… Ты мертв. Понимаешь? Мертв! Ты — мертвое ничто. Мертвое пустое место. Ты — невиновен».

Настолько же мертв или настолько же невиновен, как красоты родной австрийской природы, как горы, которые Леберт называет однажды «горами трупов», а потом вновь описывает их, описывает эту угнетающе-умилительную панораму, о которой патриот Ершек говорит: «Панорама — это еще не родной дом». Настолько же мертв или настолько же невиновен, как вырубленные леса на склонах горы, с которых «доносятся бодрые и восторженные возгласы лыжников».

Глава девятая

В мае 1992 года ведущие австрийские политики взяли на себя почетное покровительство над встречей ветеранов, воевавших в войсках СС.

В этот день, когда газеты были переполнены дискуссиями о том, не является ли данное решение (по мнению федерального канцлера Враницкого) «не слишком продуманным», а если воспользоваться формулировкой политически менее корректной, не является ли оно скандальным, в Маутхаузене состоялся вечер памяти, посвященный годовщине освобождения находившегося здесь концентрационного лагеря. Разумеется, ни один австрийский политик не взял на себя почетное покровительство над этой встречей, о которой одна из австрийских газет упомянула в разделе «Короткой строкой».

Незадолго до освобождения концлагеря Маутхаузен, в ночь на 2 февраля 1945 года, около 500 заключенных предприняли попытку побега. Жители соседних деревень и хуторов, простые люди, которые, по собственному их пониманию, были «вне политики», участвовали в преследовании и почти полном уничтожении беглецов. По их собственной оценке, эти люди были «вне политики». Это, пожалуй, единственный случай в современной истории, и прежде всего в сравнении с подобными событиями, происходившими в то же время в Германии, поскольку участники этого преступления вовсе не выставляли в качестве смягчающего вину обстоятельства свое «политическое ослепление» в какой-либо форме.

Они претендовали на право непосредственного, так сказать, «чистого» зверства. И они в самом деле получили это право: никто из них не был после войны осужден или наказан за эти убийства. Элизабет Райхарт написала об этом роман «Тени в феврале», высшая кульминация которого связана со словечком «забудь». В это «забудь», которое, как известно, составляет самую большую главу австрийской истории, убийства заключенных из концлагеря вошли под названием «Мюльфиртельская охота на зайцев». Да, охота на зайцев. Когда в мае 1992 года усилилась критика в адрес австрийских политиков, взявших на себя почетный патронат над войсками СС, в «Кронен Цайтунг»[34] появился броский заголовок «Охота на ведьм по отношению к поколению, пережившему войну».

Конечно же, в этом заголовке особенно отчетливо проявляется тот механизм, благодаря которому в Австрии преступников невозможно отделить от жертв. К примеру, войска СС, которые в ходе Нюрнбергского процесса были осуждены как преступная организация, в Австрии считаются лишь pars pro toto[35] «поколения, пережившего войну». В этом понятии «поколения, пережившего войну», совиновность и бессилие, совершенные преступления и перенесенные мучения слились воедино таким образом, что любая критика в адрес этого поколения сразу же предстает как обвинение по отношению к жертвам. Самое отвратительное в языке «Кронен Цайтунг», которая в этом вопросе может считаться подлинным выразителем австрийского самосознания, заключается не в том, что эта газета претендует на одновременное владение и истиной, и ее противоположностью. В этом смысле «Кронен Цайтунг» столь же тоталитарна, как и бывший режим, от которого она пытается отмежеваться, задраив наглухо переборки, потому что она тут же узурпирует любую содержательную критику, которую можно было бы выдвинуть против нее, и начинает пользоваться ее языком. Если вспоминают о деяниях войск СС, то говорят, что солдаты и офицеры этих войск были «несчастной скотиной» (один из почетных покровителей юбилейного собрания назвал их «фронтовой скотиной»), утверждая, что никто из тех, кто не побывал на фронте, не может себе представить, в чем им пришлось участвовать. Двусмысленность понятий «скотина», «побывать на фронте», «участвовать» показательна для этого языка.