Страна Гонгури. Полная, с добавлениями

Все ж хорошо было, что он с лет малых к лесу, к охоте меня приучил. За слободой поле, версты три вдоль дороги железной, мост, и уже лесок за речкой: не тайга, но зайцев и уток можно было пострелять, ружье у отца было, грибы опять же, рыбалка. И в воскресенье, когда все в трактир — мы с отцом в лес, до вечера. Сгодилось это после — особенно, как из каторги бежал, по тайге. И к пьянству и безобразию он меня не приучил — тоже хорошо!

По воскресеньям — хлеб белый ели, даже с колбасой, и не кипяток уже, а чай с сахаром. Только мать недолго в доме новом жила: умерла она, когда мне пятнадцать было — у нас редко до старости доживали: в сорок лет считался уже старик. Отец погоревал, затем съездил на неделю к себе в деревню, привез вдовушку с двумя малыми. Он с ней в одной комнатке, я с малыми в другой, малыши на кровати железной, я на матрасе на полу.

Отец все хотел — меня, по колее своей покатить. Работать трезво и честно — хозяин оценит; так в мастера и выходят, лет через двадцать будешь так же в воскресенье со стариками у трактира в домино играть или в шашки, а парни заводские — с почтением по отчеству здороваться, мимо проходя. А то и на чертежника выучишься, или на помощника бухгалтера — предел это был в те времена для рабочего человека. Да только не по мне была жизнь такая, покойная и бесцветная: яркого и чистого хотелось. И чтобы по правде — для всех, и не в раю небесном, а здесь, сразу. Потому, как услышал я, что люди настоящие есть, которые за справедливость сейчас — так к Вождю и пришел, пареньком рабочим, чуть старше тебя; поначалу поручения лишь исполнял, после совсем в революцию ушел, из дома — в Партию. И с пути того — уже не сворачивал.

— Вы с Вождем вместе Партию создавали? — с восторгом спросил Гелий — как все это было? Теперь ведь можно уже рассказать — не в секрет.

— Не умею рассказывать — ответил Итин — вот на митинге речь говорить, чтоб зажигало… А романы писать — не Гонгури я! Был среди нас товарищ один — хорошо у него получалось сказки и истории разные складывать. Одна мне запомнилась. Про такой край далекий, где никогда не вставало солнце. Люди жили там в болоте, среди грязи, в холоде и темноте, не видя света и огня. Туман над болотом скрывал небо, лишь изредка были видны звезды, дающие слабый и далекий свет.

И вот нашелся среди людей — одни, кто захотел дойти до звезд и принести свет всем. Сначала он предложил идти вместе — но одни отмахнулись, занятые своими делами, другие рассмеялись, сочтя чудаком, третьи испугались далекого и опасного пути. И человек отправился один; все уже забыли про него, что он жил среди них — когда он вернулся.

Сначала все увидели приближающийся свет. Не зная, что это, все в страхе упали наземь — ожидая смерти. Когда все подняли головы — перед ними стоял давно ушедший, держа в руке звезду. Свет звезды озарил землю до самого последнего темного угла — и люди со стыдом увидели, как убога их жизнь.

Слабые духом и устрашившись перемен, они решили утопить звезду в болоте — чтобы вернулась тьма, вместе с привычным покоем. А человека — изгнать или убить, если он не захочет стать как все. Но когда подступили они, поднял человек руку — и вспыхнула звезда, спалив лучами устрашившихся. И сказал он — пойдем туда, где светит солнце, текут чистые реки и растут леса. Но не двинулся никто, боясь трудного пути. Принесший свет мог идти один — но любил он свой народ.

И приказал он — следуйте за мной. Пришлось ему покарать еще нескольких — во имя счастья всех. Пошли люди через горы и леса, терпя бедствия и отбиваясь от диких зверей, и роптали они — но горела звезда в руке впереди идущего, указывая путь. Пришли наконец они в благую землю, где светило солнце и рос хлеб. И тогда идущий впереди упал и умер, и увидели вдруг все, что звезда сожгла ему руку дочерна — но не бросал он светило, потому что любил свой народ. Тогда лишь поняли люди, что сделал для них этот человек — и поставили они ему каменный памятник, стоять которому века, и на котором золотом начертано имя его.

А может быть, не было и памятника — забыли его, или вовсе бранили, жалея павших в пути; но жил отныне его народ в той благой земле — и не нужна была герою иная награда.

Э, да ты что, записываешь? Слова мои — зачем? Ну-ка, покажи!

Гелий смутился. Тетрадь была его личным секретом. Но он знал, что у революционера от товарищей не должно быть тайн.

— Я тут с начала похода записываю… — сказал он — как дневник, и вообще… Гонгури про будущее писал — а я про наше, что видел и слышал.

— Зачем?

— Чтобы вспомнить. Когда коммунизм настанет, и спросят те, живущие в светлых городах, как все начиналось… Прочтут — а на страницах мы. Я, вы, ребята — все, кто заслужил. И будет — как если хоть малая частичка нас еще жива. И будет жить — пока нас помнят.