Вдобавок Лейбл, мой отец, не смог открыть в Канаде свой собственный бизнес и был вынужден присоединиться к своим братьям.
Но если бы Лейблу, моему отцу, не пришлось присоединиться к своим братьям в Канаде, мы не переехали бы в Утремон, где, хотя бы на
Глава 15
Лиссабон
Разве можно забыть первые кадры «Касабланки»,[194]
лучшего фильма всех времен, когда звучный голос за кадром проводит зрителя, чьи географические познания оставляют желать лучшего, по наиболее благоприятному для бегства из Европы маршруту? Помните место, откуда отплывает корабль к свободе? Да, это Лиссабон, тот самый портовый город, куда прибыли родители вместе с моими братом и сестрой судьбоносным летом 1940 года.Мамины европейские фотоальбомы, пронумерованные от I до 4, охватывают куда больше, чем «Братья Уорнер». Разве не хотелось бы вам увидеть Ингрид Бергман задумчивой одиннадцатилетней девочкой? Ее огромную семью? Ее первые выезды с друзьями, полуночные вечеринки? Взглянуть на Ингрид Бергман в платье в стиле 1920-х годов с ниткой жемчуга на шее, или, еще лучше, в мужской одежде? Особенно если вы не можете просто включить видео и снова прокрутить ту сцену на залитом дождем асфальте, где влюбленные расстаются навеки, а вынуждены ждать и ждать, пока ваша мама придет в подходящее настроение, достанет из-под белья в своем любимом комоде вожделенные альбомы и предложит полистать их вместе с ней.
Любая из этих фотографий может неожиданно на целый день привести ее в хорошее настроение, например, фотография с концерта, экспромтом устроенного Гришей и ее друзьями, одетыми в импровизированные костюмы. Эрик, смеется она, порвал вот такую фотографию, когда узнал в обнимающем ее плечи человеке Пинхеса Кона,
Счастливее всего мама выглядит с младенцем на руках, что резко контрастирует с одним-единственным изображением ее матери, Фрадл Мац, миниатюрным вариантом портрета натуральных размеров, висящего над кроватью моих родителей. На ней высокий кружевной воротник, чуть приоткрытый на шее, тиара из собственных русых кос и, присмотритесь внимательнее, все еще высокая, туго стянутая корсетом грудь невесты — ведь она брала кормилицу для каждого из своих десяти детей, половина которых к тому времени уже родились.
Когда наконец появляется отец, примерно к концу альбома № 2, его еле можно узнать без очков, которые он тогда еще снимал, фотографируясь: в той черной рубашке революционного стиля; среди других студентов, танцуют в хороводе; в химической лаборатории в университете Стефана Батория. Мало узнаваемым делает его и задумчивый, почти угрюмый, взгляд. Только после помолвки в начале альбома № 3 он становится похож на самого себя, с очками в черной оправе и такой знакомой улыбкой — неопределенной, почти извиняющейся, как бы говорящей: «И как такой парнишка, как я, вдруг оказался на короткой ноге со всеми этими писателями, художниками, адвокатами и докторами?» Он смотрит в Гришин фотоаппарат с усталой улыбкой даже в день их свадьбы, а здесь я надеялся увидеть хоть слабый отблеск триумфа по поводу Черного Балдахина, тайного бракосочетания, инсценированного им за день до этого (если в этом есть хоть доля правды). Посредине кросновского альбома — еще один его мужественный снимок: он стоит у входа на фабрику «Вудета» в белом лабораторном халате, и другой, в твидовом костюме, уже в качестве директора фабрики резиновых изделий «Кауром» в Черновицах. Если бы только сохранились снимки, где король Кароль вручает ему медаль за заслуги перед страной!