Страна игроков

– Опять же из-за этих ваз. Они однозначно свидетельствуют, что вы любите цветы, что вам было бы жаль, если бы они завяли. Можно предположить, что, поставив их в вазы, вы потом за ними ухаживали, подрезали, подливали воду. А любовь к цветам – это как любовь к детям. А дальше сама собой выстраивается логическая цепочка: вы можете испытывать обычные для нормальных женщин чувства – нежность, жалость, страх… ту же любовь. Я начинаю подозревать, что вы умеете даже плакать.

– Господи, сколько вы нагородили-то вокруг этих ваз! – теперь уже не сдерживаясь, засмеялась Анна. – И стоило ли такому Шерлоку Холмсу, занятому важными расследованиями, так много думать о женщине, которая высчитала себе цену до третьего знака и вряд ли уступит хоть копейку.

Реброву показалось, что они впервые говорят, как старые хорошие знакомые, и даже немного флиртуют, словно симпатизирующие друг другу мужчина и женщина.

– Кстати, по поводу этой цены… простите меня за все, что я наговорил вам в том ресторанчике на Арбате, – извинился Виктор.

– А вы меня за ту чашку чая, – не отстала она в любезности. – Должна признать, у вас богатое воображение. Может быть, вы напрасно бросили журналистику?

– Ничего я не бросал, – возразил Виктор. – Я ушел из одной газеты, и не исключено, что со временем окажусь в какой-нибудь другой.

– Вы – летун или просто склочник, который не может ладить с людьми?

– Ни то ни другое. Просто два года назад я понял: надо что-то изменить в своей жизни, научиться быть свободным. Тогда я жил в одном маленьком городке и, бросив все, переехал в Москву.

– Честно говоря, я вас не поняла, – вопросительно изогнула она свои тонкие брови.

– Попытаюсь объяснить. Еще в школе, меня как раз приняли в пионеры, мы всем классом боролись за свободу негров в Америке. Потом я стал комсомольцем, и мы боролись уже за свободу братской Кубы. Когда в стране началась перестройка, я работал в городской газете, и мы боролись за свободу предпринимательства. Это продолжалось до тех пор, пока я не понял: с этой постоянной коллективной борьбой, которая происходит в нашей стране, независимо от того, кто ее возглавляет – коммунисты или демократы, я сам не свободен. Поэтому я решил, – он постарался сказать это с легкой иронией, свой главный вклад в перестройку я сделаю тогда, когда перестану участвовать во всех этих кампаниях и начну делать то, что мне нравится: самостоятельно выбирать работу, президента, место проживания.

– И у вас это получается?

– Пока не всегда. Но я – стараюсь, иногда делаю ошибки, и поэтому бывают конфликты…

– Если для вас так легко поменять место, где вы живете, работу, свое окружение, то зачем же вы так вцепились в Шелеста? – спросила Игнатьева. Отойдите в сторону и будьте свободны от него.

– Хочу обратить ваше внимание, что не я упомянул эту фамилию, заметил Ребров. – Но раз мы о нем вспомнили… В общем, с Шелестом ситуация особая… Я уже говорил вам, что он поступил со мной, как с полным ничтожеством. Как с человеком, который не может ответить на унижение. А без самоуважения невозможна та самая свобода. Отстоять свое достоинство для меня в данном случае – дело принципа. Фактически ваш начальник – это… это… – попытался подобрать он точное сравнение, – это как компартия, мечтавшая сделать из меня что-то неодушевленное, серое. Покориться ему значит вернуться в рабское прошлое. Поэтому ваш Шелест угрожает моей свободе, и я с ним борюсь…

– Шелест вовсе не мой, – поправила его Анна.

– Извините.

– Вас можно понять, – с заметным усилием сказала она. – Но хотела бы сразу предупредить: я не буду вам помогать. Хотя и не буду делать что-то во вред. Я не рассказала о вас Кролю, не расскажу и Шелесту.

Ребров с досадой зажмурился и потер лоб пальцами.

– Что-то случилось? – спросила Игнатьева.

– Да, сейчас вы обидели меня дважды. Во-первых, ваши слова можно понять так, будто бы я ищу с вами контакты только для того, чтобы вы помогали мне в борьбе с вашим… начальником. А во-вторых, вы хотите сделать мне одолжение, в котором я не нуждаюсь. Можете говорить Шелесту обо мне все, что угодно. Я его не боюсь!

Лицо Анны, минуту назад сиявшее улыбкой, потухло, и на нем проступило раздражение.

– Но ведь я не могла ошибиться, – сказала она. – Пару месяцев назад вы обрадовались, когда узнали, что я ничего не сказала о вас Кролю.

– Да, – подтвердил Ребров, – мне было приятно узнать, что вы не с этой компанией. Однако обещание не рассказывать обо мне – это совсем другое дело. Может быть, вы меня еще спрячете у себя под юбкой?! В чем-чем, а в таких одолжениях и в вашей жалости я не нуждаюсь.

– Вы невозможный, кошмарный человек! – всерьез разозлилась она. – Даже когда к вам появляется хоть крохотное теплое чувство, вы способны тут же убить его!