– Всё записали? – спросил он. – Надеюсь, вы хорошо законспектировали, поскольку предполагается, что вы поделитесь этим со всей группой. Так к тому времени, когда мы достигнем нашего пункта назначения, каждый из вас узнает о своем партнере все, что можно, и он… прошу прощения, он или
Доктор Фелч сел.
За окном пейзаж опять сменился. Жара вернулась, и мы теперь ехали по пустынной местности с мертвой травой и белыми скелетами скота, над которыми кружили стервятники. В суши неукротимого солнца воздух снова был бесплоден, словно воды, столь обильные в кампусе, вдруг испарились, а пересаженная зелень рассохлась в прах, как только мы выехали за деревянный шлагбаум, отделявший колледж от мира снаружи. Рауль сидел у самого окна, наблюдая, как все это медленно и вяло проплывает мимо, безжизненным континуумом, словно цепочка цифр, убегающая в бесконечность.
– Довольно красиво, а? – сказал он.
– Я не подумал заметить, – ответил я. – Но да.
– Нет ничего обнаженнее засухи. Или вневременней солнца.
– Очень изящно сказано, Рауль.
– Это мне напоминает детство, когда я часами играл на улице и ни мгновенья не беспокоился из-за мелодрам или меланом этого мира. Жизнь тогда была настолько проще…
И тут Рауль пустился томительно пересказывать историю своей жизни – о том, как оказался он в общинном колледже Коровий Мык, – а я меж тем прислушивался к ответам на вопросы, заданные нам доктором Фелчем.
– Когда я родился, – говорил он, – мать назвала меня Раулем…