Страна мечты

— Мы только что пережили самую страшную войну. И люди ничего не хотят больше, чем мира. На любых условиях — это лишь вы, русские, можете драться, когда кажется, что уже все пропало. Мы так не умеем, для нас очень важен «элан», атакующий порыв. Даже мои солдаты ничего не желают больше, чем вернуться наконец к своим домам. Если я призову сейчас к новой войне, никто меня не поймет. Скажу больше — люди готовы растерзать того, кто будет угрожать спокойствию и порядку. Закон об утверждении Президента, и другие, принятые в тиши кабинетов — для обывателя невидимы. А вот беспорядки — нет! В результате, думаю, что если Торезу удастся вывести кого-то на улицы, стрелять в них будут даже не британские солдаты, а батальоны Тассиньи! Ради спокойствия и порядка, без сожаления подавят бунтовщиков, призывающих к войне ради непонятных собственных амбиций. А впрочем, при том, что я сказал, даже Торезу вряд ли удастся поднять всех своих.

Снимается половина белых пешек.

— И главное, черт побери! Ваша коммунистическая идеология — да, вижу, что происходит в Германии, Италии и других странах, но ведь общая линия вашей Партии остается той, которую установил еще Ленин? Что конечной целью коммунистов всегда и везде является построение коммунизма, то есть взятие власти и коммунистические преобразования. И любые «общедемократические» действия надо рассматривать исключительно в этом контексте, облегчение для дальнейшей пропаганды, ограничение эксплуататорских классов, рост авторитета в массах, и прочее. Все — ради того, чтобы в будущем победила революция. Простите, но француз в массе — индивидуалист, и мы сыты по горло своим девяносто третьим годом, потоками крови, Вандеей и гильотинами! И двадцатый век ничего не изменил — вспомните, что творилось совсем недавно у вас! Да, мы боимся стать английским протекторатом — но революция, если мы выпустим из бутылки коммунистического джинна, для французского обывателя куда страшнее! В этом коренное отличие Франции от Италии и Германии, где все же не было девяносто третьего года. Хотя ФКП, не скрою, имеет некоторый вес в пролетарских районах, во Франции в целом, любой серьезный политик, открыто заявивший о союзе с коммунистами — это политический труп. Мы слишком хорошо помним и Робеспьера, и 1848 год, и Коммуну — к чему приводили вполне благие побуждения, и как это завершалось — кровавой баней гражданской войны. Чтобы еще понятнее — вам приходилось бывать во французской деревне, мсье Смоленцев?

Бывал, под Марселем. Вид впечатляющий — дома как крепости, каменные, обычно двух, даже трехэтажные, с громадным подворьем, сараями, конюшнями, все забором обнесено. Богато живут — они тут что, куркули все?

— Труд многих поколений. Во Франции можно встретить крестьян, помнящих свою родословную подобно дворянам — со времен Ришелье, а то и Столетней войны. Но вопрос, что будет, если случайная бомба упадет на такой дом? Все накопленное веками обратится в пыль, и никому не будет до этого дела — у нас нет вашей традиции «общины», то есть коллективной взаимопомощи соседей, нет «колхозов», и не принято, чтобы этим занималось государство. Средний француз, это собственник, и уже в силу этого, благоразумен. И скорее поднимет на вилы того, кто будет призывать его нарушить устоявшийся порядок. Вот и все — играйте! При том, что с той стороны — все против нас. В глазах тех же британцев, мы — «проклятые проигравшие еврорейховцы, которые не желают платить за наши разбомбленные дома и кровь погибших в Гибралтаре». Вы брались бы выиграть такую партию? Даже будь вы хоть сам Алехин — который, доведя противника до сдачи в безнадежной позиции, предлагал перевернуть доску и продолжить, уже с его фигурами?

И все же… Ну не похоже это на де Голля — все, что я о нем читал! Не та это фигура, чтобы вот так сдаться, отказаться от борьбы! Вспомнить хотя бы сороковой год.

— Есть случай, когда не защитит ни армия, ни полиция. Политическая смерть страшнее убийства. Потому что перечеркивает не только твою жизнь — но и все, что ты сделал прежде. Запомните это, если вам когда-нибудь придется заняться политикой. Ну а я — буду ждать. Был у меня в подчинении корсиканец, он рассказал притчу. Когда на Корсике объявляют вендетту, и враг, обвешавшись оружием, превращает свой дом в неприступную крепость. И через десять лет он, решив что все минуло, выглянет наружу — и получит пулю в лоб. Жалко Францию — но когда она будет сыта по горло английским порядком, то сама призовет меня!

— А как же «Президент-акт»? — спрашиваю я — если не утвердят?

Генерал улыбнулся, волчьим оскалом.

— Когда изменится соотношение сил и политический расклад, любой Акт стоит не дороже клочка бумаги.

После завершения беседы, когда мы уже встали из-за стола, ко мне подошел Армад Мишель, обменявшийся парой слов с де Голлем. И сказал по-русски — товарищ майор, можно вам, просьбу? Протянул мне листок бумаги.

Там было написано — Ахмедия Джабраилов, Азербайджан, район Шеки, село Охуд.