Страна моего детства

Кружатся, кружатся, кружатся возле костров моего детства беззаботные чистые детские души, ещё не ведающие сомнений, не пережившие крушения надежд, не вкусившие скорби… Какими невинными кажутся теперь их представления о жизни, какими нелепыми выглядят предсказания о своем завтрашнем дне, какими трогательными представляются слова о долге, любви и чести.

Пусть правда жизни состоит в том, что мотыльки сгорают быстрее, чем гаснут искры, но смысл пребывания каждого человека на земле определяется только его верой в бренное тело или вечную душу.

Тайное и явное

Двор начинался с тайны. Нет, не так: он дышал непознанным, жил тайнами, рассыпался секретами…

Старые, растянувшиеся вдоль дома сараи представлялись сказочным городом и крепостной стеной, за которой заканчивался твой привычный, понятный, уютный мир. За ним лежал новый и неизведанный мир, отправляться в который без сопровождения взрослых строго-настрого запрещалось. Оттого старые сараи так манили к себе всех, кто еще не пошел в школу, но был уже достаточно большим, чтобы гулять во дворе самостоятельно, под пристальным присмотром родителей из окон.

Деревянные, наспех сколоченные двери, покрытые смоляной толью крыши, обросшие мхом стены из неструганных досок, из которых весной всё ещё сочится смола. Приоткроешь дверь на скрипучих проржавевших петлях, и чарующий мир прохладного полумрака медленно обволакивает и просачивается в тебя…

Но вначале был замок… Каким казался он огромным и тяжелым для детских пальцев, не держащих предмета грубее игрушек и карандашей. Сердце трепетало и наполнялось жгучей истомой, потому что всем своим существом уже знал: тайна скрывается за ним.

Иногда ключ не хотел поворачиваться, застревал, закусывая разболтанный механизм. Тогда обязательно находился кто-нибудь из детей, утверждавших, что требуется прочитать заклинание. Текли слова, слова, слова, еще мало отличавшиеся от детского лепета, но замок непременно вздрагивал и открывался. И начиналось волшебство…

Среди разбросанного хлама и сгруженных друг на друга ящиков угадывались спрятанные сокровища пиратов, между сваленных черенков лопат и лыжных палок мерещились мечи и копья, отблески оцинкованных тазов и эмалированных крышек манили сиянием доспехов, а в сумеречных закоулках, куда не пробивается уличный свет, то и дело проступали очертания призрачных фигур…

Если посчастливилось проникнуть в сарай, мы облепляли каждую полку, каждую дощечку, каждый выступ, размещаясь в невероятно тесном проёме как птички на жёрдочке. Скрипели петли, дверь вздрагивала и медленно наползала на тебя, пока ты не оставался в пахнущем дровами и смолой, медленно отчаливающем от берегов утлом Ковчеге.

Истории… Невероятные, страшные, непостижимые истории о таинственном и запретном, о прошлом и будущем, о жизни и смерти бередили детские души, без остатка поглощая неискушенные умы. Но перед тем как их доводилось услышать, следовало поклясться самыми неразрушимыми клятвами, что ты никому и никогда их не расскажешь. Потому что открывшаяся тайна может уйти только с тобой.

Многих наперсников моего детства я никогда уже не вспомню не то что по фамилиям — даже по именам. Но память цепко держит их странные и звонкие прозвища. Я вспоминаю их так: Никон — придумщик и заводила, Сёма — драчливый и отнимающий чужие игрушки, Боцман — приветливый и добродушный толстяк, Алямс — непоседливый егоза, рядом с которым всё летит вверх тормашками… Откуда брались детские прозвища? Тогда никто и не отличал их от имени, предполагая необычную приставку чем-то вроде дополнения к фамилии. Ещё не понимая значения слов, ты уже постигал их значение и потаенный смысл в соответствии с характерами дворовой мелюзги.

Когда наш Ковчег достигал своего берега, продрогшие от волнения, переполненные чувством собственной значимости от своей сопричастности тайнам бытия, мы бежали устраивать во дворе собственные секреты.

В отличие от девчоночьих, которые в укромном местечке прятали под стеклом бусинки, цветки и вырезанные картинки, мы закапывали в землю поломанные ножики и железнодорожные гвозди, иногда усиливая свой секрет латунными гильзами от охотничьих ружей, настоящими пулями и свинчатками. Мы заботливо прятали в землю своё мальчишечье добро, которым строго-настрого запрещали владеть родители. Это было первое в жизни сокровище, детский запас «на чёрный день», рукотворная тайна, которая давала тебе силу и наполняла душу восторженной силой.

Доверить свой секрет чужим глазам было всё равно что открыть душу. Секреты проверяли сердца на прочность. Секреты открывали друзей и указывали на врагов, отделяли надежных товарищей от вороватых шкур. Только умевший хранить, оберегать и защищать твой секрет становился приятелем или другом на долгие годы.