Страна, о которой знали все

Шевельнулось что-то вроде тихого презрения — он не любил людей из захолустья, считая их самоустранившимися от грохота жизни и ее проблем. Он сам был родом из деревни, только большой — старинного села у Сибирского тракта (о тамошней грязюке и колдобинах нелестно отозвался, проезжая на Сахалин, Чехов), но ничуть не стыдился этого, как иные, — наоборот. Не подчеркивал всячески свое деревенское происхождение, не тыкал им в глаза встречному-поперечному, но и никогда об этом не забывал. Большая деревня, институт, стройка, другая, и в тридцать — главный инженер строительства, широко известного от Балтики до Амура. Продукцию будущего комбината ждали во многих точках страны, о строительстве еженедельно поминала программа «Время», с ним прочно дружили центральные газеты, не говоря уж о местных. Главным инженером, он, правда, был пока де-факто. Однако встреча, ради которой он ехал в Крутоярск, расставляла все точки над «и» и в самом скором времени должна была повлечь за собой соответствующий приказ по министерству.

Деревня кончилась. Гаранин прибавил скорость. Мысли упрямо возвращались к разговору с Бетой.

Вообще-то ее звали Ивета (пришло же в голову родителям, томичам в десятом поколении, — французских романов начитались, что ли). Но Ивой, как именовали девушку почти все знакомые, Гаранин ее никогда не называл. Ива для него непременно ассоциировалась с прилагательным «плакучая», а Вета, несмотря на все присущие женщинам недостатки, проистекающие, как считал Гаранин, из самой их женской природы, сентиментально-слезливой не была. Не тот склад характера. Не мужской, разумеется, но и не «тургеневский» — современная молодая женщина, и все тут.

— Я не хочу, чтобы ты туда ездил, — сказала Вета.

Гаранин был искренне удивлен. Так он и сказал.

— Будь на твоем месте кто-нибудь другой… Но ты же сама инженер-строитель, должна понимать, что это для меня значит…

— Понимаю прекрасно, — сказала Вета. — Маршальский жезл. — Вполне заслуженный, тебе не кажется?

— Никто не спорит, заслужил. Только вот жезл этот самый обычно принимают, а не отнимают у прежнего хозяина…

— Ах, во-от ты о чем… — сказал Гаранин и подумал, что плохо все же, когда твоя женщина работает на одном с тобой предприятии. — Ну конечно, глупо было бы думать, что тебя минуют эти шепотки по углам, болботанье это индюшачье. Выскочка супротив метра, петушок на патриарха… Так?

— Ты же сам знаешь, что так говорят только дураки.

— Ну да, более умные и тонкие расцвечивают коллизию морально-этическими побрякушками, позаимствованными со страниц «Литературки». «Прав ли был прораб Н., пропив казенный бульдозер?» Веточка, — Гаранин привычно обнял ее за плечи. — Ну ты же у меня умница, ты же не будешь разыгрывать сцены из очередного убогого «производственного» фильма? Это в «ящике» героя вечно не понимает любимая женщина: «Милый, прости, не способна ощутить разницу между гайкой и болтом, и потому покидаю тебя, ты же целуйся со своей плотиной…» Все ты понимаешь, и меня понимаешь, так давай оставим штампы голубому экрану, а? Для нас с тобой пусть существует только один штамп — тот, что вскоре хлопнут в наши с тобой паспорта.

Это было что-то более весомое, нежели туманные намеки, которые он себе в последние полгода позволял, — самый настоящий открытый текст. Он знал, что Вета будет только рада: женщины всегда хотят замуж, а она к тому же мечтала выйти именно за него. Но выражение ее лица он не расценил бы сейчас как радостное. Вообще не знал, как расценить, и это было что-то новое — Вета, считал он, давно была для него открытой книгой.

— Давай сначала все же закончим с твоим маршальским жезлом, — сказала Вета. — Согласись, ты его из рук выхватываешь.

— Выхватываю, — кивнул Гаранин. — Можно и так это назвать, если тебе угодно. Но это будут эмоции. А мы с тобой технари, и нам требуется в первую очередь рассудок. Славный наш Ермоленко — в прошлом. Что бы ни висело у него на груди и сколько бы ни осталось за плечами, он — в прошлом. Он из того времени, когда не было ЭВМ и «ванкелей», синтетики и композитов. Ему следует уступить дорогу людям нового времени, таким, как я, и в данном случае — лично мне. Непосвященный дилетант мог бы приписать мне завышенное самомнение и манию величия, но мы с тобой люди одной специальности, и ты не станешь отрицать, что я всего лишь трезво оцениваю свои возможности. Я — детище атомного века, меня учили работать именно с его технологией. И научили хорошо. Я не лезу на Олимп, но эта стройка должна быть моей стройкой. Не станешь отрицать?

— Не стану.

— Вот видишь, — сказал Гаранин. — Ермоленко до пенсии остается два года. И все, в том числе он сам, знают, что он не задержится ни. на один день долее, ибо выработал свой ресурс. Правда, его могут послезавтра вежливо попросить уйти. В приемлемых выражениях.

— Это — если ты завтра встретишься в Крутоярске с министром. Будешь ему представлен, как говаривали в старину.