Страна отношений. Записки неугомонного

Мы же в одиночестве курим, иногда мечтаем. Надо отметить, что оба дымили уже по-взрослому, поскольку грешили этим класса с седьмого, к тому же любили глядеть в вагонное окно, особенно когда навстречу помчалась Ингода, поразительная по живописности река с бурными гранитными перекатами и островками, заросшими малиновой порослью, с дремучими лесами на другом берегу и даже на расстоянии ощутимой снеговой прозрачности водой.

Реки, на мой взгляд, вообще лучшее создание природы, сибирские особенно. Ингода, поворачиваясь всеми гранями, демонстрировала нам свое уникальное великолепие, и что удивительно, сохраненное рядом с человеком, который бежал мимо со скоростью курьерского поезда и мог только скользить по ней восторженным взглядом.

На протяжении сотен километров железная магистраль завораживающе повторяет изгибы речного русла, то прижимаясь к нему на расстояние насыпи, то уходя дальше, но ни на мгновение не теряя друг друга. Долгие часы поезд идет, вжимаясь в каменные ниши, вырубленные в горных откосах вдоль упругого потока, подпертого с одной стороны крутыми обрывами, с другой – сменяющимися, но одинаково захватывающими дух картинами тайги с неохватными соснами; раскинувшими кроны до половины бурлящей стремнины, полными волнующих тайн кедровниками; загадочной темнотой еловых буреломов, оттеняющих задумчивые хороводы березовых рощиц, весело разбегавшихся по грибным полянам. В каждом вагонном окне вместе с волшебной Ингодой искрилось входящее в зенит короткое и от этого ещё более прекрасное забайкальское лето.

– Да-а-а! – пуская сквозь ноздри сигаретный дым, тянет мой задумчивый друг. – Вот так выглядит фантастика, Вова!

Сигареты тогда почти не курили, больше папиросы. Их названия я и сейчас помню: «Север», «Норд», «Пушка», «Дели», «Три богатыря», ну конечно, «Беломор» и самые лучшие, в картонных коробках, «Казбек» и «Герцеговина Флор» (последние, говорят, Сталин особо уважал). Но Генка, готовясь к отъезду, «дернул» у своего Иохима несколько пачек коротких, под мундштук, сигарет под названием «Байкал». Их выпускали в непромокаемых упаковках специально для геологов, изыскателей, поисковиков и прочих бродячих трудяг. Поскольку дед Ходоркина всю жизнь заведовал «тылами» разных поисковых экспедиций, то, видать, не сидел сложа руки и натаскал на «черный день» все, что плохо лежало. Помните, как однажды сатирик воскликнул: «Каждый имеет то, что охраняет!»?

Иохим «охранял» долго и немалое, поэтому от этого немалого немало оказалось и на чердаке его просторного дома, который он срубил ещё до войны из неподъемных лиственниц на речной окраине Хабаровска и жил там, как леший на таежной заимке, прочно, сытно и нелюдимо. Когда дед отбывал на рыбалку (а у него это был почти промысел), мы иногда пробирались в «пещеры», где хранились «сокровища», по большей части из имущественного снаряжения дальневосточных первопроходцев, и тогда в полной мере начинали понимать масштаб и качество заботы о них со стороны партии и правительства. В ту пору все, что характеризовалось как хорошее, приходило именно с этой стороны, то есть со стороны КПСС, вокруг которой требовалось ещё теснее сплотиться.

Бабке Лизавете, беззаветно любившей Генку, мы объяснили, что надо «погонять» под крышей диких пчел. Прошлым летом ее укусил здоровенный шершень, еле откачали в городской больнице. Поэтому бабуля даже лестницу помогала нам ставить.

Боже ты мой, чего только на том чердаке не было: двойные утепленные палатки с противокомариными пологами; ящики диметилфтолата – противно воняющей, но исключительно радикальной жидкости от гнуса и мошкары; походные «буржуйки» и сияющие настоящей медью небольшие примусы; канистры с чем-то таинственным, скорее всего спиртом; треноги для теодолитов и ящики с оптикой; какие-то пологи из неподъемного морозозащитного брезента… Особенно меня поразили спальные мешки из волчьих шкур, крытые ярко-оранжевой перкалью, этакой синтетической непромокаемо-непродуваемой тканью.

– Можешь на полярной льдине спать, как у Христа за пазухой, – уверял Генка, – а оранжевый, чтоб легче найти, особенно когда замерзнешь до звона, – и добавлял почему-то загадочно: – Без трупа нет пенсии…

Забравшись на чердак, мы, как два лесных хоря, невесомо шелестели промеж несметных богатств, но решались брать только курево, упакованное в блоки. Запасливый Иохим натаскал их на старость штук эдак сто, но без ущерба для глаза мы «укатили» лишь пару упаковок, уже на свой собственный «чердак». То ли от лежания, то ли по какой иной причине, от сигарет шёл устойчивый запах плесени. Потом Бронников объяснял, что курево для поисковиков пропитывают специальными составами, чтоб комаров отгонять. Однако лихая на язык Сонька Губельман тут же окрестила их «матрасом моей бабушки». Под этим ярлыком мы и использовали Иохимовы запасы, пугая не только комаров, но и людей со слишком острым обонянием.

Так вот, стоим мы с Генкой в гремящем тамбуре, смолим «матрасом» и рассуждаем о смысле гармонии, восторгаясь бесконечной Ингодой.