Страна политического убежища

Кошут скоро это почувствовал и уехал из Англии, где жизнь стоила дорого, в Италию, бывшую самой дешевой страной того времени. Там он и прожил еще долгие, долгие годы, больше не увидев родины. Страсти в благодушной Вене улеглись, он был давно амнистирован, венгры создали с австрийцами сносно уживавшуюся двуединую монархию, в Венгрии Кошут был избран заочно в парламент и признан национальным героем. Он мог вернуться на родину в любую минуту, и в Будапеште, как когда-то в Саутгемптоне, толпа тоже выпрягла бы лошадей из его коляски (тем более что в Будапеште, в отличие от Саутгемптона, люди точно знали, кто такой Кошут). Но гордый старик не хотел пользоваться амнистией не признаваемого им «безбородого Нерона» - так он в пору своего восстания с некоторым преувеличением называл восемнадцатилетнего Франца-Иосифа. У «Нерона» давно выросли если не борода, то седые бакенбарды, он сам был старик и очень рад был бы помириться со своим врагом. Австрийская императрица Елизавета даже как-то написала девяностолетнему Кошуту восторженное письмо. Тем не менее он не сдавался и продолжал жить в Турине, где его показывали туристам как историческую достопримечательность города. Потеряв надежду на создание независимой свободной Венгрии, он заказал себе бумагу с траурной каймой и на этой бумаге писал письма своим соратникам и последователям. На родине его боготворили, однако, по-видимому, думали, что национальному герою достаточно одной только духовной жизни: в хлебе и прочих земных вещах он нуждаться не может и не должен. Венгерский Национальный музей, правда, всё было собирался купить библиотеку Кошута, но окончательно собрался сделать это ровно за пять дней до его кончины. Кошут до конца своих дней жил скудно оплачиваемым литературным трудом. В наши дни «Сатердей ивнинг пост» или «Лайф» без всякого сомнения заказали бы по телеграфу за большие деньги статьи с фотографиями с автографами и с «How do you like America?»[4] человеку, бывшему национальным героем за полвека до своей кончины. Но тогда больших денег за статьи еще не платили. Кошут умер в Турине девяноста четырех лет отроду за письменным столом, сочиняя очередную статейку для очередной газеты. Тело его перевезли в Будапешт и похоронили в атмосфере великого национального траура.

В пору Кошута в Англии считалось около пятидесяти тысяч политических эмигрантов. Из них подавляющее большинство (в 1850 году сорок тысяч) составляли немцы. Среди них быти люди самых разных взглядов, от Карла Маркса до главы всей европейской реакции князя Меттерниха, изгнанного из Вены революцией 1848 года. Эмигранты, как полагается эмигрантам, поругивали приютившую их страну и в душе благословляли ее: куда они все делись бы, если бы тогда в мире не было Англии?

Устроиться, однако, было очень трудно даже самым знаменитым из эмигрантов. Вождь итальянской эмиграции Мадзини называет Англию «островом без солнца и без музыки». Еще гораздо хуже было то, что для него она оказалась также островом без денег и без заработка. Он приехал в Лондон, не имея почти ничего в кармане. У Мадзини был литературный талант, он писал легко и интересно, но в первое время ему пришлось очень туго. Между тем как «вождю» ему надо было поддерживать известный уровень жизни. «Если в Англии показать, что тебе нужен заработок, то ты никогда иметь заработка не будешь», - писал он отцу. Поэтому ему необходим был «салон» - «без всякой роскоши, которую я и ненавижу, но нечто такое, что свидетельствовало бы якобы о благосостоянии». За свой «салон» на Джордж-стрит он платил очень дешево, но и на это не было денег. Он продал сначала кольцо матери, затем часы, затем то, что писатель продает в последнюю минуту: свои книги. Он позволял себе только одну роскошь - сигары, без которых, по его словам, жизнь теряет всякую прелесть. Костюм его пришел в такое состояние, что нельзя было ходить в библиотеку Британского музея. Мадзини написал ряд статей об Италии. Они приняты не были. Редактор «Вестминстер» Робертсон признал их «слишком мистическими и возвышенными» и просил писать так, чтобы «забавлять читателей» - писать, например, о том, как в Италии проводят день, как едят, «или, например, об итальянских бандитах». «Зачем я буду ради нескольких фунтов писать им глупые статьи, при чтении которых они будут смеяться над Италией, тогда как я над ней плачу?» - говорил сердито Мадзини. Он написал статью о Байроне, она тоже была отвергнута якобы потому, что Байрон считался тогда безнравственным писателем. Написал о Тьере - статью не приняли, так как в ней было слишком много «континентальных идей». «Мои идеи и мой стиль им непонятны. То, что для меня старо, для них ново. Нельзя писать для них о человечестве, о прогрессе, о социализме». Вдобавок он раздавал последние свои деньги другим эмигрантам, которые нуждались еще больше его или, по крайней мере, так ему говорили. Он, по собственным словам, делал это «во имя проклятой химеры человеческого братства».