Страна последних рыцарей

Как и все остальные ученики, я приходил в школу в тулупе, со сложенным под мышкой ковриком (у каждого был свой коврик, и только самые бедные пользовались чужими ковриками). В большой классной комнате не было никакой другой мебели, кроме низких деревянных столов. Писали мы на деревянных досках, на которые черной краской был нанесен арабский алфавит. Начинался урок, а это значит, что около тридцати детей молились долго и старательно, как можно лучше и громче читали алфавит и сочетания отдельных согласных с гласными. Вследствие этого в классе стоял непрерывный гул, подавлявший любую собственную мысль в самом зародыше. Учил нас малообразованный мулла из нашей мечети. Коран, разумеется, прочно засел в его голове (что являлось минимумом знаний для учителя), но понимал ли он все, что знал наизусть, это еще вопрос. Он никогда не объяснял нам значение отдельных отрывков текста. А это, наверное, и не имело бы смысла, так как текст был написан на арабском языке, который мы не понимали и которому нас пока не учили. «Это язык пророка»,— говорили нам коротко и ясно,— которому, вероятно, захотелось однажды выразить свои мысли совсем непонятным образом. В школе четко было заведено такое правило: если мы запинались, читая или рассказывая наизусть, то тут же получали колючие удары палкой.

Поэтому учеба была для меня пустым занятием, и ходить в школу было неинтересно. Учитель, которого звали Тахир из Бацада, казался нам пугалом, одетым в несколько шуб, с огромной папахой на голове, с большими усами и злой палкой. Так мог вырядиться только недобрый человек. А он и был исключительно жестоким и придумывал новые и все более изощренные наказания для провинившихся детей. Это пристрастие ему порой дорого обходилось. Старшие братья мальчика, которому он оторвал пол-уха, избили его из мести почти до полусмерти и бросили в таком состоянии около классной комнаты. Однако следует сказать, что эта неприятная черта характера нашего учителя не очень омрачала наше детство, просто это была одна из суровых реальностей жизни, некое явление природы, с которым каждый из нас смирялся, как мог. Мне как-то легко удавалось избегать его коварных наказаний, вероятно, потому что Тахир уважал нашу семью.

Была еще одна причина, по которой этот тиран неплохо относился к сыну наиба Манижал. Иногда он вплотную подходил ко мне и сквозь его неприятную бороду до моих ушей доносились доверительные слова, смысл которых до моего сознания доходил позже. Он говорил о том, как хорошо было бы для старого и больного человека выпить крепкого и очень сладкого чая. А шустрый мальчик мог бы, между прочим, отколоть лакомые кусочки от головки сахара, находящейся в кладовой богатого дома, и принести своему старому, доброму учителю в качестве подарка, но только так, чтобы ни одна человеческая душа об этом не узнала.

Безо всяких угрызений совести и довольно ловко я доставлял ему сахар и вскоре научился и кое-что другое уносить из дома на сторону. Таким образом, уважаемый Тахир научил меня не только Корану, но и преподнес азы воровства. Но к счастью, прежде чем он успел обучить меня этому в совершенстве, я уже успел пройти курс Корана. Однажды мой старший брат Мохама играя, подбросил меня вверх и нащупал в моих карманах краденый сахар. Он понимающе улыбнулся и обещал не выдавать меня. Он, наверное, знал об этих вещах по собственному опыту и что этому безобразию вскоре все равно наступит конец.

Даже самые скучные уроки, впрочем, не были для меня зря потраченным временем: ведь именно в школе я встретил Нажават, мою первую любовь, а потом каждый день виделся и разговаривал с нею. Это нежное, очаровательное, голубоглазое существо нежно и робко реагировало на мои грубоватые знаки внимания. Вскоре вопрос о нашей с нею свадьбе стал решенным делом. Бедная маленькая Нажават! Спустя несколько лет, еще совсем юной девочкой, она умерла.

Наконец я окончил курсы Корана, то есть я мог его читать почти наизусть, а именно двумя способами: просто и мастерски. Просто означало быстрое, монотонное чтение, тут важна была только скорость. Под мастерским чтением, иначе «махраша», понималось чтение напыщенным тоном, с торжественной и патетической интонацией. Всякий раз, когда я нараспев читал эти своеобразные, полнозвучные строки из священного писания пророка, меня охватывало глубокое волнение, хотя смысла цитируемого я не понимал. Когда же спустя годы я постиг их содержание, мне показалось, что хорошо знакомые школьные тексты неожиданно изменили свой облик.