Страна Семи Трав(изд.1976)

— В следующем зале,— сказал он вполголоса. (Полночный час настроил и его на торжественный лад.)

Я огляделся. Это был каменный век!

— Мы в Северной Сибири. Эпоха— ранний неолит,— пояснил Савчук, делая широкий жест хозяина.

Со стен исподлобья смотрели рогатые черепа, по-видимому, северных оленей. В углу стоял растрескавшийся обломок могучего желтого бивня, а под ним лежали каменные топоры, наконечники стрел и короткие ножи из обсидиана — вулканического стекла.

А ведь все это когда-то служило человеку: стрела из обсидиана догоняла бегущего оленя, каменный топор валил быка. За каждым из этих предметов угадывался человек. В них воплотилась, материализовалась упрямая, творческая, созидающая мысль, которая подняла человека над окружающим миром.

Что же ожидало нас в следующем зале?

С некоторой робостью я переступил порог.

2

Передо мною было чучело орла.

Экземпляр, правда, был незаурядный. Размах крыльев достигал на глаз двух с половиной метров. Могучие когти вцепились в пунцовую бархатную подставку. Издали могло показаться, что хищник терзает брошенный ему кусок мяса. Клюв был широко раскрыт, так что виднелся кончик острого, как жало, языка.

Набивщик чучела, по-видимому, обладал художественным вкусом и придал шее орла такой изгиб, что усиливалось впечатление злой и надменной силы.

С почтительным любопытством я склонился над металлической пластинкой, прибитой к подставке.

«Орел-белоголов,— было написано там,— убит на Чукотке. Поднесен в дар музею охотником Тывлянто такого-то числа».

Я обернулся к Савчуку, который с удивлением смотрел на меня.

— Что вы?.. Не орел,— сказал он.

Присмотревшись, я увидел, что в тени орлиных крыльев приютилось на особой подставке чучело гуся. Гусь как гусь: с перепончатыми лапами, с вытянутой по гусиному обыкновению шеей. Он смотрел на меня искоса желтым глазом, сохраняя при этом непроницаемо-загадочное и даже вызывающее выражение на длинноносой продувной физиономии.

— Лучше бы все-таки орел. Гусь, знаете ли, не так романтично.

— Ведь не простой гусь, а закольцованный,— вступился за гуся Савчук.

— Почти что заколдованный…

— Вестник несчастья,— многозначительно сказал этнограф.— Важные письма в старое время,— продолжал он,— запечатывались сургучом, к которому припечатывались еще и два-три гусиных пера. Чем больше перьев, тем важнее считалась весть, тем быстрее мчался гонец.

— Гусиные перья вместо марок?

— Вроде того.

— Тогда полученное с Таймыра письмо можно назвать заказным, потому что его сопроводили не двумя-тремя перьями, а целым гусем. Но где же оно, это «заказное письмо»?

— Не в клюве гуся, конечно. За семью печатями… Прошу пройти в эту маленькую дверь. Осторожно, ступеньки!

Записка сберегалась в кабинете директора в особом, герметически закрытом стеклянном ящике. Я присел к столу.

Кусок бересты имел четырехугольную форму и загибался, как свиток. Надпись сделана была микроскопическими печатными буквами с сохранением старой орфографии. Сначала чем-то острым (шилом илц гдоздиком) выцарапывались углубления для букв, потом они заполнялись золой, разведенной в воде.

Вот что мне удалось с трудом разобрать: «Таймыр… идя на юг… воздушному следу… верховьях реки… назыв… детьми солнца… Птицей Маук… единоборство… жив… помощи…»

— Текст бессвязный,— разочарованно сказал я, поворачиваясь к Савчуку.

— Надо читать между строк.

— А вы прочли?

— Попытался. Начал заполнять пустоты между уцелевшими словами, перебрасывать смысловые мостики…

— И получилось?

— Судите сами.

Савчук вытащил из кармана смятую бумажку, испещренную поправками, и прочел:

— «Я, имярек, потерпев кораблекрушение, попал на Таймыр. Идя на юг по какому-то воздушному следу, после долгих скитаний очутился в верховьях такой-то реки и пришел к людям, называющим себя «детьми солнца»… Ну как?

— Складно… Дальше.

— Дальше не так складно. Птица Маук?.. Пока еще не возьму в толк, что это за диво. Возможно: «столкнувшись с Птицей Маук»?..

— Понял… «Вступил с нею в единоборство»?

— Да, в этом духе. И в заключение: «меня считают погибшим, но я жив и прошу помощи»… Затем, как водится, фамилия, дата, указание координат.

— Их-то и нет?

— К сожалению, нет. Край записки надорван. Я в раздумье откинулся на спинку стула.

— В общем приемлемо. Записка, бесспорно, послана с Таймыра.

— А некоторые этнографы, представьте себе, не верят, считают мистификацией,— пожаловался Савчук.— Даже статья появилась: «Странная мистификация в Арктике». У меня есть газетная вырезка. Хотите прочесть?

— Не хочу!

Я фыркнул. Подобная реакция была, по-видимому, приятна Савчуку: он улыбнулся.

— Мистификация?—сердито сказал я.—Чушь, чушь!.. Извините, не могу спокойно. Мне эти скептики в свое время так насолили!.. И какие сомнения? Письмо подлинное! Все говорит за это!

— А что именно, по-вашему?

Я принялся загибать пальцы:

— Внешний вид записки, раз! Экспертиза орнитологов, два! Анализ текста, три!

Этнограф засмеялся от удовольствия и потер руки:

— Я очень рад, что не сомневаетесь в подлинности письма. Но теперь займемся его автором…

3

Савчук перегнулся через мое плечо и постучал пальцем по стеклу, за которым лежала береста.