Страна Семи Трав

Подбор пластинок оказался самым пестрым. Странно было здесь, за семидесятой параллелью, в чуме кочевников, слышать соловьиные трели Барсовой или лихие переборы баянов, аккомпанирующих хору имени Пятницкого. Слушатели мерно раскачивались в такт, а Бульчу, сидевший у самого патефона, даже жмурился от удовольствия.

На мгновение все это показалось мне нереальным. Неужели я на Таймыре? Неужели эти люди у очага — самый северный народ в Европе и Азии? Неужели за кожаными стенами чума — тундра?..

Но в щели между оленьими шкурами проникали острые струйки холода. Пламя костра освещало закопченный чум. Во время коротких пауз, пока Мантугана ставил новую пластинку и старший сын его, присевший рядом на корточки, умильно посматривал на отца: не разрешит ли хоть разок крутнуть ручку патефона, — снаружи раздавался осторожный шорох. Это дышали ездовые олени, подойдя к жилищу вплотную.

Да, я находился в тундре, а самый северный народ в Европе и Азии коротал вечерок на привале, с тем чтобы возобновить наутро откочевку на север, двигаясь с наивозможной поспешностью, будто спасаясь от погони.

4

Погоня? Но ведь это и впрямь можно было назвать погоней.

С приближением тепла с юга из тайги надвигается на тундру страшный враг всего живого — гнус!

По праву называют его «вампиром Крайнего Севера». Мириады омерзительной злобной мошкары в начале лета с въедливым звоном поднимаются в воздух, идут сплошной колышущейся стеной, падают в пищу, набиваются в уши, глаза, ноздри, волосы, выискивая уязвимые места, прорехи в одежде, пролезая сквозь щели в чуме. Людьми овладевает неистовство. Зуд делается нестерпимым. Искусанные губы опухают так, что трудно открыть рот. Лицо превращается в какое-то странное подобие подушки.

Знаменитый естествоиспытатель Гумбольдт, вспоминая о гнусе, заявлял, что предпочитает сибирским болотам даже удушливые тропические берега Ориноко.

Спасение от гнуса только в быстром движении и в дыме костров.

Донимают также слепни.

Правда, олень, по словам Бульчу, иногда играет с ними «в прятки».

Старик показывал это в лицах, оживленно жестикулируя:

— Слепни гонят дикого (оленя). Он бежит от них прямо, вот так… Потом сразу круто повернул в сторону, спрятался за большой камень! — Бульчу рухнул как подкошенный, втянул голову в плечи. — Слепни — дураки! Потеряли оленя, летят дальше, ничего не понимают. А олень лежит за камнем и смеется, хитрый!.. — Бульчу растянул в широкой улыбке свое морщинистое безбородое лицо.

Я очень живо представил себе, как несчастный, замученный олень прячется за камнем, а потом «смеется» над одураченными слепнями.

Влияние этой таежно-тундровой нечисти на экономику Крайнего Севера очень велико. Гнус и слепни выживают из тундры людей. Оленеводы вынуждены перегонять свои стада в горы или к морю, где нет этой омерзительной мошкары. Охотники вынуждены следовать за дикими оленями, которые спасаются на лето туда же.

Что поделаешь! Приходится отступать перед мошкарой — так уж повелось на Крайнем Севере из века в век.

Олени, помахивая хвостиками, бегут неторопливой, деловитой, размашистой рысцой.

Все время маячат перед глазами покачивающиеся белые оленьи хвосты. По их положению определяют настроение животных. Если хвост стоит торчком, олень здоров, бодр. Если хвост опустился, олень заскучал, устал.

Нас сопровождает задорный, дробный, далеко разносящийся по тундре стук. Он похож на звук выбиваемой лихим танцором чечетки. Вначале я думал, что стучат деревянные колодки, называемые здесь «башмаками», которые надевают оленям на пастбище, чтобы не забрели далеко. Но в пути «башмаки», понятно, снимаются.

Бульчу объяснил, что у оленей, помимо широких раздвоенных копыт, есть еще побочные копытца, чрезвычайно развитые, помогающие при разгребании снега. Именно они, задевая друг за друга при ходьбе, издают этот странный звук.

Ну, чем не оленьи кастаньеты?

Бегут за важенками (самками) телята. Они родились всего несколько недель назад, но не отстают от матерей, бойко перебирая своими стройными ножками.

Нганасаны взмахивают длинными хореями, понукая упряжных оленей.

Сверкающий пушистый снег летит в лицо.

Тундра, тундра!

Мчимся вперед под вой ветра, под хриплые выкрики нганасанов, размахивающих хореями.

Ледяной встречный ветер обжигает, режет как ножом. От шарфа, которым приходится закрывать лицо, очень страдает переносица. Оледенелый, задубевший край безжалостно натирает ее, порой даже до крови. Но нечего и думать о том, чтобы снять шарф на таком ветру.

«Что ж, — утешаю я себя, — все на свете относительно. Тот же Гумбольдт, который из-за гнуса предпочитал Сибири бассейн Ориноко, испытывал, по его словам, озноб при двадцати градусах тепла в Африке».

Тепла! На наших термометрах ртуть не поднимается выше десяти градусов мороза, и то при совершенно ясной, солнечной погоде. Лето на Таймыре настанет лишь в половине июня и будет очень коротким, всего полтора месяца.

Тем более надо спешить, чтобы управиться за этот срок в горах Бырранга.