Страна слепых, или Увидеть свет

Действительно, что-то тренькает у меня в голове, но иллюзия отодвигает все на десятки лет. Сильнейшее чувство дежа-вю. Хоть убей, не помню, где и когда я видел это. Может, всего лишь давний сон?

Падает, кружит искусственный снег, и балеринка с нарисованным лицом вращается на одной ножке под грустный мотивчик из девяти тающих нот…

Мне холодно, нестерпимо холодно. Меня окунули в омут моего собственного детства. Мимо проносятся воспоминания: скользкими рыбами появляются из темноты, задевают плавниками, вспыхивают на мгновение серебристой чешуей — и снова растворяются во мгле. И еще там угадываются чьи-то размытые тени: лежат на дне или склоняются над омутом по другую сторону водяной линзы, искажающей их до неузнаваемости. Смотреть вниз страшно, а если смотреть вверх, становится больно глазам. Никто не возвращается из царства слепящего света…

Затем нахлынувшая ледяная волна переносит меня в настоящее. Кто-то лежит на детской кровати, под пологом, на котором нарисованы золотистые луна и звезды с добрыми лицами. Старуха произносит несколько слов; я не разбираю, что она бормочет.

Маленькое существо встает с кровати. По первым же движениям я вижу, что это не крот. Но и не зрячий. Кто-то, задержавшийся в промежутке. Пойманный, затерявшийся, брошенный — без разницы. Представляю, как ему плохо, одиноко и страшно. Нет, не представляю. Это невозможно представить. Надо оказаться на его месте.

Но когда-то я был в таком же положении, разве нет? Иначе откуда взяться завывающему под черепом отчаянию, парализующему страху, ужасу нестерпимого ожидания? Глубоко спрятанные, подавленные воспоминания? Прикосновение к чужой памяти? Нет, ни в чем нельзя быть уверенным. И все-таки мне до боли, до дрожи знакомо это: музыкальная шкатулка, стеклянный шар с искусственным снегом внутри, луна со старушечьим лицом, звезды на ткани… И долгая-долгая пытка во тьме.

* * *

Это мальчик. Останавливается в двух шагах от меня. Нас разделяет решетка. Черт, кое-что становится еще более узнаваемым. Конечно, должна быть решетка. Сразу потянуло вонью принуждения. И кислым душком безысходности.

Он смотрит на меня. Наконец кто-то на меня смотрит. В ядовитом сиянии, источаемом Тенью, его глаза кажутся почти бесцветными. Глаза статуи. Или незаконченного портрета. А где художник? Исчез, сбежал, сошел с ума, умер…

Старуха говорит:

— Это мой внук.

Я начинаю смеяться. Но про себя — чтобы «бабушка» не убила.

— Где его мать?

— Моя дочь умерла. От старости.

— А я здесь зачем?

— Мне тоже осталось недолго. Семь суток. Может, чуть меньше. Я хочу, чтобы ты отвез его туда, где он будет в безопасности.

Тут я позволяю себе ухмыльнуться:

— Разве ты не знаешь, что таких мест не существует?

— А как насчет твоего острова?

Озноб пробирает меня до костей.

— Почему я?

Она вздыхает. Это похоже на шелест листьев в ночи.

— Больше некому. Мне уже не успеть, но ты, надеюсь, успеешь. Я прятала его здесь восемь лет. От своих же. Они убьют его, если найдут. Для них нет ничего хуже, чем зрячий внук Матери Ночи. А его смерть будет означать конец нашей власти. Он и так отбирает слишком много у моей темноты.

Не слишком ли она откровенна со мной? Нет, не слишком. Ее последней фразы я не понимаю и не уверен, что хочу понимать. Того, что я услышал, вполне достаточно. Как говорится, хватит за глаза. Если только выйду отсюда, немедленно брошу ее ублюдка, а сам постараюсь умчаться подальше. На максимальной скорости. Меняя машины. Не теряя времени. Не останавливаясь, чтобы справить нужду.

Она читает мои мысли.

— Нет. Теперь ваши жизни связаны навсегда. Он — это ты. Не пытайся проверить. Будет больно.

Легкий взмах высушенной лапкой. Тень приближается к решетке и отпирает замок.

Мальчик выходит не сразу. Еще бы. Он никому не верит. Он ничего не знает о мире за пределами этой ужасной комнаты. Тем более — о мире вне дома, принадлежащем кротам. Он совсем как я двадцать лет назад. О Господи. Только мне никто не сказал тогда: «Иди с этим зрячим. Он заберет тебя на свой остров».

Мальчишка одет в пижаму. Кожа у него бледная, будто рыбье брюхо. Я уверен, что он давно не видел солнца и не бывал под дождем. Черт знает, что творится у него в голове. И хороший вопрос, чему научила его такая бабушка. Вряд ли убаюкивала сказками и объясняла разницу между днем и ночью. Он не умеет улыбаться, зато не умеет и плакать. От него дурно пахнет. Экскрементами и чужой, но глубоко въевшейся старостью. Он наверняка станет обузой, которая может загнать в землю. И все же он зрячий, хоть и наполовину — что бы это ни значило. Первый живой зрячий в моей жизни. Больше чем собрат. Как его бросишь? Старуха все верно рассчитала.

Будь ты проклята, слепая сука.

* * *

Мы возвращаемся. Следуем в обратном порядке — Тень впереди меня, позади старуха с мальчиком. Мать Ночи держит внука за руку — наверное, такого с ней еще не случалось. Я хочу сказать, прежде она никого не выводила на свет.