Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы)

Вообще снег на Севере был особенный: не мягкий и пушистый, а жесткий и колючий, он гулко и весело хрустел под ногами, обутыми в валенки. Частенько Ксеня шла в школу, когда по радио объявлялась «актировка» – из-за сильного мороза или пурги отменялись занятия. Но кого-кого, а ее так и тянуло в школу именно в эти, «актированные», дни. Она даже умудрялась сама просыпаться, тогда, как обычно мать не могла ее добудиться. Почему ей хотелось пойти именно тогда, когда этого можно было не делать, – она и сама не знала. Скорее всего – просто наперекор матери или в угоду собственной строптивости.

– Ну, что ты вскочила? «Актировку» же объявили, нельзя нарушать запреты руководства города. Они лучше знают, что можно и что нельзя, – недовольно ворчала мать.

– А я пойду, – упрямилась в ответ Ксеня.

ХХI век: Север

Пурга мела и заметала
Город мой милый Норильск.
Шарф на лице, как забрало:
Осколки снежинок неслись.
И даже глаза задевали,
Кололи и, жмурясь от них,
Я против пурги восставала
В годах малолетних своих.
Закрывшись шарфом, как забралом:
Слезились от ветра глаза.
Душа от борьбы ликовала
И презирала «нельзя!»

Ее давно раздражала мелочная опека матери. Как и многие дети, она считала себя достаточно взрослой, а значит – самостоятельной в поступках. В пальто на вате и лыжных штанах с начесом, в трех парах рукавиц, и шея укутана толстым шерстяным шарфом, в котиковой шапке с ушами, завязанными на подбородке, она мчалась все триста метров до школы, не переводя дыхания. И все равно на середине пути щеки и вздернутый нос начинали полыхать огнем. Потом нос немел и как будто вообще исчезал. Мерзли руки, особенно большие пальцы. Ксеня, вытащив их из отдельных норок, соединяла с остальными и отогревала, сжав в кулаки.

Не раз наблюдала Ксеня северное сияние. Небо озарялось волнистыми широкими полосами разноцветного света, причем полосы двигались, как живые, перетекая одна в другую и создавая невообразимой красоты небесное полыханье. Становилось даже немножко страшно, глаза щипало, а в груди возникало сладкое чувство невыразимого восторга, даже благоговения, но Ксеня не знала этого слова, перед чудом природы.

XXI век:

«Здесь зима, как будто бы гора,
белая, покрытая снегами.
И ледовым светом тишина
вся окутана небесными холмами.
Черная пурга, как королева,
властвует, кружася, над землей.
То сиянье затмевает небо
северной пленительной красой!
Ночь усыпана волшебными огнями,
серебром покрыта вся земля.
Это милый Север, Заполярье и твоя
любимая страна!

(посвящение маме, героине романа, от дочери Майи)

Не зная Севера, дочь моя романтическивозвышенно окрасила суровый город, обнежила его, обтеплила, и превратила зону в сказку, которая была страшная, а стала красивой.

О своей внешности Ксеня еще не задумывалась, но удивлялась, если ее называли хорошенькой. А чего хорошего-то! Взгляд под припухшими веками злющий, упрямый, нос кнопкой и торчит кверху, рот толстогубый, и нижняя губа выпячена. Фу! Кто-то из мальчишек однажды назвал Ксеню «губошлепом». С того раза она постоянно поджимала губы – это стало привычкой – лишь бы противное прозвище не пристало к ней. Вообще Ксене казалось, что она похожа на какого-то зверька, особенно, когда злилась. Тогда она показывала язык в спину взрослым. А злилась она часто и язык показывала тоже. Была у нее еще гадкая привычка сутулиться. Отец иногда брал за плечи и выпрямлял их, сводя вместе лопатки. У Ксени чуть слезы из глаз не брызгали: было больно.

– Вырастешь горбатой – никто любить не будет, – почему-то раздраженно говорил он.

– И не надо! И я никого не буду любить! – отвечала она и резко вырывалась из отцовских рук.

Приехав в Норильск, они сначала жили в поселке Индустриальный, в балке. Так назывался щитовой сборный домик с печным отоплением на два хозяина. Питание было скверное, мясо свиное, его Ксеня не ела, один раз попробовала: на вкус, как дерево, яйца мороженые, овощи сушеные. Их девочка вылавливала из супа и тайком выкидывала. Молоко, которое Ксеня помнила по вкусу минусинское, было восстановленное из порошка. Если сильно хотелось, она пила его, зажав нос. Лишь сливочное масло и хлеб можно было есть, что она и делала, поедая бутерброды, и становилась крепкой, как гриб-боровичок.