Читаем Страна утраченной эмпатии. Как советское прошлое влияет на российское настоящее полностью

Говоря совсем уж по-простому: «совок» знает, что над губернатором есть Путин. Он далеко, где-то в Кремле, – но он, если что, даст укорот.

Это по большому счету единственная, но она же и Главная Надежда. В представлении «совка» (и «постсовка») способность (и наклонность) местного начальства к беспределу сдерживается только наличием над этим начальством другого, более высокого начальства. То есть уповает советский обыватель не на суд, а на Вертикаль.

В этой логике «совка» вроде бы нетрудно отыскать слабое звено. Например, такое: допустим, злодея среди местной власти сможет укоротить условный «Путин», но как быть, если злодеем окажется сам представитель высшей власти? Что тогда?!

Если вы думаете, что такой вопрос поставит «совка» в тупик, – вы не угадали. Народная психика уже выработала на него вполне удовлетворительный ответ. «Совок» рассчитывает, что жестокость высшего начальства будет компенсироваться его отдаленностью!

Ну, в самом деле. «Путин» сидит высоко, живет далеко, под ним 140 миллионов человек. Так уж ли он страшен простому обывателю? Если кого «обычного» вдруг заметит – что ж, не повезло, как говорится, «не стой под стрелой». Зато губернаторы с мэрами и прочими «главами» да министрами – пусть трясутся, это хорошо.

<p>Страх как основа</p>

Как раз вот этой тонкости народной психологии совершенно не чувствуют наши «оппозиционеры», все сплошь «западники». Оппозиция ведь так и не дала себе труд осмыслить, почему, к примеру, настолько безболезненно и легко для Кремля прошла отмена губернаторских выборов. Почему никто, нигде на всей шестой части суши даже не обозначил протеста? Почему народ до сих пор без всякого энтузиазма относится к этому «величайшему завоеванию демократии» – выборности губернаторов?

Причина крайне проста. Люди – обычные обыватели – в глубине души панически боятся самодостаточной власти. Особенно – на местном уровне. Если про начальника известно, что он прочно «встроен в Вертикаль», – это успокаивает, значит, на него «есть управа», за ним присматривают сверху. А если он вдруг станет «полновластным хозяином территории» – как же на этой территории жить тогда простым людям?!

Мы настолько привыкли жить в отсутствие суда – независимого суда как идеи, – что просто не осознаем весь ужас такого существования именно с точки зрения обывателя. Ведь, собственно, что такое суд в нормальном государстве? Это, по сути, единственная защита так называемого «простого человека» от произвола любого представителя власти. Жизнь без суда равносильна жизни человека в одной набедренной повязке и без всякого оружия в одном вольере с крупными хищниками. У тех – длинные клыки, зубы и когти, у человека – только добрая улыбка.

Проиллюстрируем еще раз то, о чем мы здесь все время говорим, – то есть «оккупационный принцип». Давайте воспримем его буквально – то есть представим, что мы оказались вдруг действительно на оккупированной территории. То есть кругом – какие-то чужаки в мундирах и с автоматами: они патрулируют улицы, занимают все общественные здания, ввели комендантский час… Какие у нас с вами по этому поводу будут чувства? По-моему, очевидно, что одно из главных чувств, которое мы будем испытывать, – страх. Жить на оккупированной территории банально страшно.

И вполне понятно, почему: оккупанты от нас никак не зависят. Они теперь тут хозяева, а мы – непонятно кто. У них автоматы, а нам запрещено на них даже глаза поднимать. Непонятно, что у этого вооруженного человека на уме: вдруг он захочет поселиться у тебя в доме? Снять с тебя твое пальто? Просто поднять автомат и застрелить тебя, потому что ты ему не понравился? Как писал один из свидетелей эпохи становления «оккупационного принципа»: «Мы живем, под собою не чуя страны». Именно потому что страна-то уже – чужая.

И вот сейчас мы, пожалуй, добрались до основной особенности психики «совка». Это страх, загоняемый глубоко внутрь.

Нам постоянно внушают, что жить в отсутствие разделения властей, когда одна власть и законы пишет, и исполняет, и судит – это якобы такая особенность «русского менталитета», «русский путь», «суверенная демократия» и тому подобные словеса.

На самом же деле жизнь в такой ситуации – постоянный стресс, глубоко травмирующий психику, от которого личность защищается при помощи вытеснения и всяческих фантазмов[6] вроде того, что «коммунистическая власть тебя любит», а значит, конечно же, не причинит никакого зла.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917–1920. Огненные годы Русского Севера
1917–1920. Огненные годы Русского Севера

Книга «1917–1920. Огненные годы Русского Севера» посвящена истории революции и Гражданской войны на Русском Севере, исследованной советскими и большинством современных российских историков несколько односторонне. Автор излагает хронику событий, военных действий, изучает роль английских, американских и французских войск, поведение разных слоев населения: рабочих, крестьян, буржуазии и интеллигенции в период Гражданской войны на Севере; а также весь комплекс российско-финляндских противоречий, имевших большое значение в Гражданской войне на Севере России. В книге используются многочисленные архивные источники, в том числе никогда ранее не изученные материалы архива Министерства иностранных дел Франции. Автор предлагает ответы на вопрос, почему демократические правительства Северной области не смогли осуществить третий путь в Гражданской войне.Эта работа является продолжением книги «Третий путь в Гражданской войне. Демократическая революция 1918 года на Волге» (Санкт-Петербург, 2015).В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Леонид Григорьевич Прайсман

История / Учебная и научная литература / Образование и наука