Страна восходящего солнца

Некоторые средневековые авторы, так или иначе затрагивавшие тему самурайского женского идеала, подчеркивали необходимость не только гармоничного физического единения мужчины и женщины (напомним, что они не были стеснены представлениями о якобы «грязной» сути таких отношений – буддизм, в отличие от христианства или, например, иудаизма, в этом плане более терпим), но и неких эмоциональных контактов – нахождения тем для бесед, ценности самой возможности поделиться своими переживаниями с по-настоящему близким человеком, советуя самураю искать образованную и понимающую жену, с которой можно будет достойно и интересно прожить жизнь. Так что в чем-то логичные рассуждения относительно сходности японского и древенегреческого идеалов человеческих отношений, признающего высшей ценностью лишь мужскую дружбу (или же любовь), исходя из заведомо более «низкой» природы женщины, кажутся нам все же несколько надуманными. Ведь древнегреческий этос не требовал от женщины следования неким «мужским» образцам поведения, обязующим иметь качества, которые сами по себе позволяли сделать вывод о том, что тендерные различия не столь огромны и непреодолимы, раз эти качества могут быть присущи обоим полам. В самурайском же мире женщина находилась в более двойственной ситуации – с одной стороны, за ней часто заранее признавалось некое «право быть слабой», но тем не менее проявление ею силы (причем даже не силы – инь, а силы – ян) отнюдь не порицалось (по крайней мере, «на словах»), а иногда и вызывало восхищение.

Обычный ход жизни самурайской женщины мог быть нарушен – к примеру, она могла попасть в плен и превратиться в наложницу какого-нибудь влиятельного князя (если мужчины и мальчики из вражеского рода чаще всего подлежали истреблению, женщин, как правило, не убивали – так, в «Повести о доме Тайра» говорится, что из всех вельмож Тайра после победы Минамото «никто не сохранил жизнь, но о сорока с лишним женщинах не вышло никакого распоряжения, и они либо укрылись у родных, либо, положившись на узы дружбы, нашли приют у прежних знакомцев» и остались в живых). Так, например, произошло с матерью Такэда Кацуёри, дочерью погибшего в бою князя Сува, ставшей наложницей знаменитого Такэда Сингэна. Положение наложницы было гораздо более шатким, нежели законной жены, но оно могло укрепиться в случае рождения сына, особенно такого, который проявлял бы неплохие способности к военному делу (это как раз и произошло в случае с Кацуёри, ставшим со временем наследником Сингэна). Количество наложниц у богатых и влиятельных аристократов не в самурайскую эпоху не ограничивалось ничем и могло быть значительным. Бывали случаи, когда наложница со временем превращалась в законную жену (яркий пример – Ёдогими, последняя жена великого Тоётоми Хидэёси, родившая ему наследника, Хидэёри). Наложницы даймё часто выполняли роль мелких чиновников, ведая различными хозяйственными вопросами. Жизнь наложницы также регламентировалась, особенно это касается наложниц даймё, сёгунов и т. д. Они были обязаны хранить верность своему господину, который мог со временем выдать их замуж за кого-то из своих приближенных. В случае, если наложница заводила связь на стороне, она подлежала тем же наказаниям, что и жена. Так, в свое время много шума наделал случай с одной из многочисленных наложниц сёгуна Токугава Иэцугу (звали ее Эдзима), которую в 1714 году уличили в том, что она завела себе любовника, некоего актера театра Кабуки по имени Икусима. В результате огласки этого случая Эдзима отправили в ссылку (хотя сначала собирались казнить), актера вместе с труппой выслали из столицы, а театр закрыли. В целом положение наложницы рассматривалось самурайской моралью как не слишком достойное, но не откровенно унизительное.