Страна желанная

Пока все трое поднимались, возясь, хохоча, ругаясь, тыча в бока один другому кулаками, девочка оставалась в кругу одна. Она стояла среди осколков своей кринки, дрожащая и перепуганная. Маленькое исхудавшее личико её было залито слезами и молоком. Сперва она не могла от страху двинуться с места и смотрела остановившимися глазами на окружающих, потом вдруг отчаянно вскрикнула и кинулась прочь из круга. Но ей не удалось прорваться. Мокрогубый детина, мимо которого она хотела проскользнуть, расставил руки и отбросил её назад, прокричав в лицо хриплое «га-га-га». Она бросилась в другую сторону, но и там встретила широко расставленные руки и пугающее «га-га-га». Затеянная долговязым и мокрогубым игра, видимо, занимала солдат.

Девочка, встречая всюду препятствия, отпрянула на середину круга и стояла там в растерянности, переминаясь с ноги на ногу и дрожа всем телом. Кто-то вскрикнул:

— Эй, Дик, что же ты бросил свой Молочный Горшок? Иди танцуй.

— Ну её к чёрту, — откликнулся долговязый, поднимаясь на ноги и отряхиваясь от снега. — Пусть танцует сама.

Пусть танцует, — поддержал кто-то. — Верно. Пусть танцует. Парни, настраивайте свои инструменты. Дуйте во все-зубья. Валяйте, парни. Га-га-га!

Посыпались возгласы, понукания, хриплые вскрики. Снова загнусили гребёнки и захлопала, вылетая из невидимой бутылки невидимая пробка.

Девочка стояла среди этой свистопляски, не зная, что делать. Мокрогубый грубо толкнул её и крикнул:

— Русский Маруська. Танцевать! Ну! Дансинг. Танцевать.

Девочка, отлетевшая от толчка в сторону, с ужасом посмотрела на него. Он, побагровев, закричал:

— Дрянной русский Маруська! Я, американский человек, приказал тебе делать развлечений, показать русский танец. Мой американский слово есть для тебя закон. Ну!

Девочка, не спуская с мокрогубого расширенных от ужаса глаз, начала перебирать ногами. Он зло выпучивал круглые совиные глаза и время от времени покрикивал:

— Ты, корова, танцевать. Будешь танцевать час, сто час!

Девочка топталась на месте, изредка раскидывая руки и неловко поднимая коленки. Она вся дрожала не то от страха, не то от озноба. На ней было одно линялое ситцевое платьишко. Голова повязана была дырявым шерстяным платком с закинутыми за спину концами, связанными у поясницы узлом.

Во время танца платок сполз с головы и съехал набок, открыв русые волосы, заплетённые в две тоненькие косички. Коротенькие, туго заплетённые косички наивно торчали в стороны, чуть ниже затылка. При каждом движении девочки они пугливо вздрагивали, а вплетённые в них красные тряпочки вились на концах. Волосы отливали живым золотистым блеском, как и длинные, стрельчатые ресницы, очерчивающие глубокую влажную синь глаз. Эти синие глаза, посаженные, точно два редкостных самоцвета, в золотые венцы ресниц, казались на бледном личике девочки огромными и неправдоподобными. Такие глаза и такие тонкого рисунка лица, воскрешающие в памяти старинные русские сказки, не редкость встретить у поморок в становищах, раскиданных по берегам Белого и Баренцева морей и в деревнях северных районов Архангельской области. Такие глаза должны были быть у Василисы Прекрасной или у Алёнушки, которую злая ведьма ведёт к морю, чтобы погубить.

Из глаз девочки падали крупные и частые слезы. И слезы эти тоже казались какими-то сказочными, неправдоподобными. Смешанные с выплеснувшимся прямо в лицо девочки молоком, они отливали необыкновенным мутновато-опаловым блеском.

Но самое неправдоподобное и, с первого взгляда, поражающее было не в этих опаловых слезах, а в странном и страшном несоответствии слез с движениями ног. Горькие слезы заливают лицо, а ноги пляшут. Они тонки, как палочки, эти маленькие, исхудалые ноги, которые движутся всё медленней и путаней. Обуты они в старые моршни.[1] Моршни, видимо, с чужой ноги, большие и стоптанные. Из разъезжающихся прорех торчат красные иззябшие пальцы, которыми, танцуя, девочка месит грязный уличный снег. Маленькое личико девочки покрывается мертвенной бледностью. Она танцует и танцует, потеряв представление о времени. Может быть, она танцует час, может быть — день, может быть — год… — она не знает. Земля так странно покачивается и временами ускользает из-под ног. Девочка судорожно глотает воздух широко раскрытым ртом. Морозный воздух врывается в горячую гортань и колюче горчит. Он теснит и разрывает грудь. Девочка делает худенькими руками непроизвольные движения, словно барахтается в какой-то вязкой тине. Она шатается, как пьяная, но всё продолжает танцевать. Всякий раз, как она останавливается, кто-нибудь из американцев толкает её коленкой или кулаком в спину и кричит:

— Дансинг! Танцевать!

Сильней всех дерётся мокрогубый. Он давно уже вытащил из кармана большие плоские часы и, следя за движением стрелок, сквернословит и кричит:

— Ну-ну, грязный, свинский русский Маруська, не останавливать. Танцевать, не останавливать, а то я дам тебе в морда.

Кто-то открывает тотализатор: как долго продержится девчонка?