Страна золота - века, культуры, государства

Попробуем сравнить эти цены. Лев Африканский поясняет: «Раковины, коих четыре сотни оцениваются в дукат. Шесть и две трети их дуката составляют римскую унцию». Путешественник явно имеет в виду не венецианские дукаты, а североафриканские динары, золотой вес которых был примерно на четверть больше. Но важно в данном случае не столько значение золотого эквивалента каури, сколько то, что цена невольника упала ровно в восемь раз. И если бы еще это ограничивалось одним только правлением Исмаила! Нет, и шестьдесят лет спустя, уже после краха Сонгайской державу, когда в долине среднего Нигера хозяйничают марокканцы, женщины и дети, взятые полоном после карательных экспедиций, продаются в Томбукту за 200—400 каури. И характернее всего, что Ибн ал-Мухтар Гомбеле на последних страницах «Истории искателя» как бы специально подчеркивает: стрелки-де, т.е. марокканцы, «не хватали своими руками ни единого человека помимо тех, кого к ним пригоняли руки аскиев и господ страны». Под аскиями здесь имеются в виду марионеточные правители, сидевшие в Томбукту под присмотром марокканских пашей. Иными словами, новые хозяева успешно использовали опыт, накопленный предшественниками, не вмешиваясь сами в его конкретную реализацию.

Так что в конечном счете и для ремесленного производства в Западном Судане, как и для его сельского хозяйства, экспортная транссахарская торговля способствовала застою, а никак не процветанию. И те цифры, что приводят Лев Африканский и авторы «Истории искателя», говорят только о количественном росте ремесла. Этот рост был вызван некоторым общим оживлением хозяйственной жизни в первые десятилетия правления второй сонгайской династии и частичным увеличением спроса на продукцию ремесла. Но его было явно недостаточно, чтобы ускорить технический прогресс местного, суданского ремесленного производства. А пускаться вдогонку за Европой, которой Великие географические открытия и первоначальное накопление капитала дали небывалый стимул к ускорению темпов развития, и вовсе было безнадежно (да никто и не пытался). А при отсутствии потребности в решительном ускорении роста ремесла последнее в Западном Судане неминуемо обрекалось на застой. И, следовательно, дело шло к быстрому расширению той трещины, которая уже существовала в уровнях развития между Суданом и европейским миром, включая и быстро отстававшее теперь от Северо-Западной Европы Средиземноморье, к превращению этой трещины в настоящую пропасть.

Несколько по-иному обстояло дело в области культуры, хотя и в этой сфере все в конце концов завершилось застоем, причем в каком-то смысле даже еще более глубоким, чем в общественном производстве, потому что сохранился он чуть ли не до наших дней. Впрочем, в данном случае особенно важно с самого начала четко определить те понятия, какими мы оперируем.

И поэтому следует все время иметь в виду два обстоятельства. Первое — это то, что в научной, а особенно в популярной литературе сложилась устойчивая традиция: говоря о культуре Сонгай, иметь в виду, по существу, только письменную, т.е. мусульманскую, культуру, пользовавшуюся арабским языком. Традиционная доисламская культура при этом как бы молчаливо выносится за скобки, хотя бы уже потому, что, как говорилось еще в самом начале книги, запись ее устных памятников еще далека от завершения. И второе: при описании и оценке этой мусульманской культуры очень часто столь же молчаливо ставят знак равенства между понятиями «Западный Судан» и «Томбукту» (изредка добавляя к последнему Дженне и уж совсем редко — Гао), но ведь положение в этих городах и на неоглядных пространствах окружающих их областей было очень и очень разным. Вспомните хотя бы все того же Льва Африканского: «и на пространстве в сто миль с трудом можно найти одного, который бы умел писать или читать».

Но мы не будем отступать от сложившейся традиции, и дальше речь пойдет именно о мусульманской культуре больших городов. Потому что при всех необходимых ограничениях и оговорках она все же сама по себе представляла достаточно яркое явление. И потому еще, что более пристальный взгляд на нее поможет многое понять в социальной психологии духовно-торговой верхушки этих городов, да и в немалой степени в ее поведении — до появления в долине Нигера марокканского экспедиционного корпуса, во время завоевания им владений бывшей Сонгайской державы и после установления здесь чужеземного владычества.