Страна золота - века, культуры, государства

Что же касается двора мансы Сулеймана, то только задолго до ислама, в условиях, когда еще сильны были пережитки родового строя, могла появиться фигура жены-соправительницы, совершенно немыслимая в «обычном» мусульманском государстве. Предание упорно сохраняет древние охотничьи прозвания царей, восходящие в конечном счете тоже к верованиям родового общества. Танцы, которые Ибн Баттута видел и которые он посчитал смешными. — это танцы масок мужских, или тайных, союзов. А такие союзы (их задачей была подготовка молодежи к исполнению обязанностей взрослых членов общества) тоже сложились внутри родового общества за много веков до того, как появился в Судане ислам. Европейские авторы начала XVI в. рассказывают о сохранении древних трудовых обрядов — и обряды эти тоже восходили еще к той эпохе, когда глава большой семьи или земледельческой общины участвовал в коллективном труде.

Все это сохранялось при дворе мансы, где и сам правитель, и его ближайшее окружение уже считались мусульманами. А вдали от столицы и от больших торговых городов крестьяне продолжали верить в тех же самых духов, которым поклонялись их предки за много столетий до появления в Западном Судане первых мусульман, и в самих этих предков. И главными представителями новой религии — ислама — были для этих крестьян не законоведы и богословы, а все те же купцы-вангара, приходившие обменивать соль на зерно или шкуры животных, добытых на охоте, на слоновую кость, а в местностях, прилегающих к золотым россыпям, — на золото, да при случае прихватить и рабов.

Конечно, и эти торговые экспедиции не проходили бесследно — отдельные люди могли принимать новую религию и объявлять себя мусульманами. Но, во-первых, делалось это очень медленно и ни о каком массовом обращении жителей Мали и подчиненных им областей в ислам ко времени Ибн Баттуты не было и речи. А во-вторых, даже если какой-нибудь земледелец-малинке или сонинке и объявлял себя мусульманином, то его ислам непременно оказывался "разбавлен" огромным количеством верований и обрядов, обычаев и суеверий, уходивших своими корнями в очень и очень отдаленные доисламские времена.

И дело здесь было совсем не в том, что вновь обращен ные плохо представляли себе основы мусульманского вероучения. Все было гораздо проще — и в то же время причины лежали гораздо глубже. Весьма просто было произнести мусульманский символ веры: «Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммед — посланник его». Но ведь и после того как эти слова, достаточные для того, чтобы иметь формальное право считаться мусульманином, бывали произнесены, человек по-прежнему оставался членом своей общины-дугу. Уйти из нее он просто не мог: вести хозяйство в одиночку ему было бы не под силу. А раз оставалась община, значит, сохранялись и все связанные с нею и освященные многовековой традицией обычаи и порядки, особенно в землепользовании. Человек мог считать себя мусульманином, но для его соседей — и, что самое главное, для него самого! — земля, как и раньше, оставалась собственностью духа — покровителя местности. И перед этим духом представлял общину, а значит, и каждого из ее членов, все тот же дугу-тиго; следовательно, и землей продолжал распоряжаться он. И, стало быть, все обряды, нужные, чтобы духа умилостивить, новоявленный мусульманин обязан выполнять наравне с немусульманами — а ведь обряды-то эти по своему содержанию никакого отношения к исламу не имели. Подавляющее большинство новообращенных выходили из этого затруднения просто: считая себя мусульманами, люди продолжали исправно выполнять все свои общинные обязанности, связанные с прежними верованиями и порядками. И так как традиционный порядок ведения хозяйства не нарушался, соседи не протестовали против появления в своей среде таких новообращенных мусульман; принятие новой веры в конечном счете оказывалось их частным делом.