Страницы боли

Поначалу Боли напоминают поцелуй, горячий, влажный и желанный. Прикосновение их длинных ласкающих пальцев заставляет мои кости ныть от восторга. По моему телу растекается тепло; хоть я и знаю, что последует дальше, но все равно жажду продолжения. По моей раскрасневшейся коже бегут мурашки, и, чем острей становится блаженство, тем неистовей пустота выплескивается наружу. Меня поглощает экстаз, который достигает апогея и превращается в сладостную агонию. Все мое тело охватывает горячий зуд, который ничто неспособно исцелить. И, чем сильнее возрастают мои муки, тем горячей становится боль, что струится из колодца внутри меня. Я киплю в болезненном отчаянии, не в силах с ним совладать. Оно вырывается наверх пенной струей, и мои кости выцветают от горя; за мною тянется груз тысячи зол, которые я не в силах вспомнить, и все равно пустота продолжает изливаться наружу. Словно пламя – кузнечный горн, она наполняет меня, грозя разорвать на части, если я не очищу себя на многолюдных улицах Сигила.

Эти Боли – дар.

(Держа в одной руке бутылку лучшего арборейкого вина, а в другой – нить оссианского жемчуга, подвыпивший торговец возвращается домой пораньше и, распахнув дверь, видит свою молодую жену на полу, холодную и посиневшую. Их ребенок с плачем льнет в её груди, не в силах понять, что произошло. Причины нет; есть лишь жизнь и страдания, а потом – ужасная и томительная пустота, и, несмотря на все мои усилия, за ней я ничего узреть не могу.)

Боль может заставить отца отказаться от дочери, а героя – предать свою страну. Она может смягчить сердце тирана и привести к покорности земли, населенные гордыми и жестокими воителями. Именно боль заставляет жен ненавидеть мужей, а бессмертных – молить о смерти, и лишь боль способна заставить целые планы склониться пред волей одного-единственного владыки.

Поэтому боги и шлют своих Охотников; они жаждут наполниться Болями, словно пламя – топливом. Злые вооружатся ими, чтобы нести в мир страдание, чтобы обрушить их на своих врагов и вселить страх в сердца союзников. Но добрые поступят ещё хуже. Они полностью уберут страдание из мультивселенной – уничтожат его, если смогут – и навек положат конец всем горестям и мукам.

Все они - обманщики и дураки. Словно ртуть, Боли выскользнут из руки, что попытается схватить их, и расступятся в стороны перед ударом, призванным их сокрушить. Без Болей существование мультивселенной невозможно, как невозможно существование ветра без воздуха. Только страдание способно перековать слабость в силу, лишь оно является источником любого начала и неизменным спутником всех живых существ с момента появления на свет и до самой смерти. Мертвые возносятся к забвению на черных крыльях тоски, а удовольствие и агония неотделимы друг от друга. Избегать боли – значит вечно прозябать в стагнации.

(Ребенок, мечтающий о том, чтобы ещё раз погрузиться в коричневые воды, лежит, скользкий от пота. Его кожу покрывают розовые пятна, его окостеневшие ноги усохли, превратившись в две бесполезные палки. Я прижала его к своей груди; Боли, невидимые и неощутимые, успели глубоко пустить корни и разрастись, и теперь они взорвались. Это не правильно и не неправильно; это жизнь.)

На перекрестках Охотник останавливается и поворачивает голову сначала направо, а затем налево. Взор его темных глаз пронзает стены в поисках того, что уже нашло его. Я обвиваю его руками и с силой прижимаю к себе. Под его броней взбухают сотни коконов, и все равно я продолжаю крепко удерживать трассонца в своих объятьях, словно любовника; я обнимаю его, чтобы они успели глубоко, глубоко пустить корни в его душе, и он уже никогда не смог от них избавиться.

Его тело напрягается.

Огромная амфора выскальзывает у него из рук и едва не разбивается о мостовую. Вскрикнув, он падает на колени и в последний момент успевает подхватить её. С уст его срывается длинный и громкий вздох - разбить этот кувшин для него страшней смерти.

Возможно, так и есть, ведь внутри него – золотая сеть, созданная богом для того, чтобы поймать меня.

Поставив амфору на мостовую, трассонец медленно поворачивается и обводит улицу прищуренными глазами. Его ладонь покоится на рукояти меча. Возможно, он почувствовал, как под его броней пробежал холодок, словно от прикосновения призрака. Столь внезапным и мимолетным было моё прикосновение, что он задается мыслью, уж не привиделось ли ему оно. Обходящие его прохожие обзывают его глупцом и безумцем, но не спускают взглядов с его лежащей на мече руки. Хотя я стою менее чем в одном шаге от него, он, разумеется, меня не замечает. Вскоре он решает, что у него, должно быть, просто зачесалась спина. Подняв амфору, он продолжает свой путь. Я вижу, как сквозь пластину его брони прорастают тысячи изогнутых шипов.

Не зовите это местью, ибо это не месть. Даже боги заслуживают свою боль, и трассонец принесет её им.

ЗАЛ МРАМОРА