Страницы из дневника

Французская литература гораздо более старается признавать и изображать человечество вообще, чем человека в частности. Ах, если бы Бэкона взамен Декарта! Но картезианство не было обеспокоено мыслью "Every man in his humour"*, и в конечном счете у него было мало любознательности. Так называемые чистые науки предпочитались наукам естественным. Бюффон -- и тот плохой наблюдатель.

_______________

* "У каждого свой нрав" -- заглавие комедии Бен Джонсона, современника Шекспира. (Прим. перев.). _______________

Мысль о том, что надо итти от простого к сложному, что можно строить выводы дедуктивно; обманчивая вера в то, что созданное умом равноценно многосложности природы; что конкретное можно вывести из абстрактного...

Лансон в прекрасной работе о влиянии картезианства приводит удивительное признание Монтескье:

"Я видел, как частные случаи, словно сами собой, совпадали с предложенными мной законами... Когда я раскрыл эти законы, все, что я искал, предстало передо мной". Значит, он искал лишь то, что было заранее им найдено. Потрясающая ограниченность. А наряду с этим -- восхитительная фраза Клода Бернара, не помню где мною записанная; поэтому привожу ее заведомо неточно, расширяя ее смысл: "Исследователь должен гнаться за искомым, не забывая следить за тем, чего он не ищет; то, что он увидит неожиданно, не должно захватить его врасплох". Но картезианец не допускает возможности быть захваченным врасплох. Иначе говоря, он не допускает для себя возможности чему-нибудь научиться.

Из письма М. Ар.:

"Вчера вечером прочел в "Горе" Мишле: "они хохочут над Ксерксом, влюбленным в платан", четверть часа спустя -- У Дона "Xerxe's stange lydian love, the platan tree"*.

_______________

* "Ксеркса странная лидийская любовь -- платан". (Прим. перев.) _______________

"Это тем более любопытно, -- добавляет М. Ар., -- что в тексте Геродота нем и намека на любовь".

А с другой стороны, Мишле не мог знать Дона. Где же источник, откуда оба черпали?

Чванливость всегда сочетается с глупостью. Многие плохие писатели современности потому самодовольны, что они не способны понять всего, что выше их, оценить по заслугам великих писателей прошлого.

Не считаться с самим собой в течение дней, недель, месяцев. Потерять себя из виду. Итти туннелем в надежде увидеть за ним неизведанную страну. Боюсь, как бы слишком долгая работа сознания не связала чересчур логично будущее с прошлым, не помешала бы прошлому стать будущим. Превращения возможны только ночью, во сне; не заснув в куколке, гусеница не проснется мотыльком.

Мне важно не самому попасть в рай, а привести другого. Невыносимо то счастье, которым не с кем поделиться...

А что тогда сказать о счастьи, обретенном за счет другого?

Торная дорога, конечно, всегда надежней. Но много дичи на ней не спугнешь.

Это Баррес завел такую моду. Его потребность всюду, без конца отыскивать назидание, "урок" -- мне просто невыносима. Положение вассала, принижающее дух. Мы учимся у великих мастеров только тогда, когда они погружают нас в нечто вроде любовного экстаза. Те, что всюду ищут выгоды, подобны проституткам, которые, прежде чем отдаться, спрашивают: "Сколько заплатишь?"

Я хочу ощутить аромат каждого цветка, словно это лето для меня -последнее.

Рыбы, умирая, переворачиваются брюхом вверх и всплывают на поверхность: таков их способ падать.

Больше всего я ненавижу перевранные цитаты. Так можно заставить писателя сказать все, что угодно. Максанс, взваливая на меня ответственность за анекдот из "Фальшивомонетчиков" (который он, кстати, полностью извращает, сказав: "Мне рассказал этот анекдот один русский писатель" -- не значит ли это, что он не читал книги и что его мнение основывается на слухах?), напоминает мне Ломброзо, который по "Неумелому стекольщику" Бодлера заключил о жестокости поэта: не заставлял, ли Бодлер стекольщиков, -- говорит Ломброзо, -- подниматься на его мансарду, чтобы тут же выгнать их вор, расколотив вдребезги их товар за то, что у них не было розовых стекол?

Но из его заявления я привожу следующее:

"Ницше -- враг мой, трогательный для меня тем, что даже в его отказе чувствуется страдание". Да, это верно; и то же самое -- С.: они упрекают меня в безмятежности. Счастье, достигнутое не их путем, кажется им величайшим преступлением или, по меньшей мере, величайшей духовной скудостью.

Эм и m-ll Z. говорят о больницах, о безобразных тамошних злоупотреблениях, о скверной кормежке больных, о беззакониях, кумовстве и шантаже, которому подчас подвергаются несчастные больные со стороны сиделок. Однако раскрыть эти преступления значит -- сыграть на руку "левым". И об этом помалкивают. И когда встречаешь в народе ужас перед больницей, он кажется -- увы! -- больше чем справедливым.

Помню, однажды я захотел навестить свою племянницу незадолго до ее конца, нанял авто.

о- На улицу Буало, в лечебницу, -- приказал я шоферу.

Тот спрашивает:

-- Какой номер?

-- Не знаю. Вы сами должны знать. Это -- частная лечебница.

Тогда, повернувшись ко мне, он сказал, и в голосе его слышалось все: ненависть, презрение, насмешка, горечь.