Страницы Миллбурнского клуба, 5

Видимо, это было одной из причин, почему именно психологи сделали совсем недавно выдающуюся работу, выполненную силами 270 (!) специалистов из разных организаций – воспроизвели 100 исследований, результаты которых были опубликованы в трех наиболее престижных журналах за несколько последних лет [27]. Такого рода массового репродуцирования результатов в истории науки вообще не было (например, «пищевые противоречия» [18], о чем говорилось выше, установлены после анализа литературы, а не как следствие повторных экспериментов). Авторы в каждом конкретном случае заново организовали выборку, задали те же самые вопросы, оценили вероятность ошибки и т.д. – во всем руководствуясь методикой оригинального исследования и постоянно консультируясь с его исполнителями. Итоги абсолютно плачевны – надежное подтверждение справедливости оригинальных выводов было достигнуто лишь в 39% случаев, а то и меньше, в зависимости от использованных критериев сравнения (что, между прочим, близко к теоретической оценке – более 50% – Д. Иоаннидиса доли «ложных открытий»). Понятно, что установление такого высокого уровня невоспроизводимости результатов выходит за рамки психологии и имеет очень большое значение для того, чтобы исследователи любого профиля повернулись лицом к проблеме неустойчивости своих выводов, тем самым сделав шаг в сторону приближения к культуре-2.

Психология по своему статусу находится «в центре событий» – как на схеме, так и в жизни: она непосредственно живет в искусстве и она же напрямую внедряется в те науки, где еще недавно она и не предполагалась. Особенно революционна была ее роль в экономике (которая на схеме все же существенно правее, хотя по вертикальной оси незначительно выше).

Классическая политэкономия (в первую очередь в лице А. Смита) непосредственно учитывала психологию людей и их моральные установки, но уже Маркс полностью освободил теорию от этих «излишеств». Неоклассическая экономика 19-го и 20-го веков, от Вальраса до Самуэльсона, исходила фактически из физических моделей рационального поведения, где каждый агент преследует свои индивидуальные утилитарные цели и никаким образом не отклоняется от рационально определенного выбора. Первые отступления от жесткой рациональной модели, сделанные Г. Саймоном (Нобелевская премия, 1978) в 1950 – 60-х годах, были связаны с гипотезой «ограниченной рациональности» (bounded racionality), в которой предполагалось, что каждый индивидуум имеет в своем распоряжении лишь часть (обычно очень маленькую) всей информации, необходимой для принятия решения. Но в рамках этих ограничений он действует так же рационально, как и в ранних теориях. И только в 1970 – 80-х годах, в экспериментах психологов А. Тверского и Д. Канемана (Нобелевская премия, 2002), было продемонстрировано, что само поведение экономических агентов сплошь и рядом не рационально, что впоследствии оформилось в «теорию перспективы» (prospect theory, [9]) и заложило основы того, что сейчас называется «поведенческой экономикой» (behavioral economics), в которой уже вполне осознанно используются термины типа «ожидаемая иррациональность» [18]. Такое мощное внедрение неформальной психологии в абсолютно заформализованную область экономической науки должно привести к какому-то ее изменению – либо в сторону еще большей формализации, учитывающей эту самую иррациональность (тогда экономика переместится поближе к культуре-2), либо в сторону «экспериментальной описательности» (тогда экономика «провалится» в культуру-3). Мне лично кажется более честным второй путь – но жизнь покажет.

Такое ощущение, что новая экономика должна базироваться на фундаментальном понимании того факта, что любые решения принимаются в рамках очень широких интервалов практической приемлемости и достоверности. Эти две вещи очень часто не совпадают: приемлемым может быть решение, основанное на чистой лжи (например, сообщение врача безнадежному больному о том, что все в порядке), и неприемлемым – решение, принятое при полной осведомленности (например, для Америки неприемлемо дать Израилю полностью уничтожить Хамас, хотя дипломаты прекрасно понимают, что только его уничтожение способно ликвидировать конфликт). Плата за отступление от правдивости может быть очень высокой (как в технике), но может быть и нулевой (как в пропаганде). В этом смысле экономика – это техника и пропаганда «в одном флаконе». Соответственно, роль науки как поставщика правды должна быть рассмотрена под иным углом, нежели это делается сейчас.