Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

– Ты, наверно, ищешь деньги? – вопрос его прозвучал равнодушно-вежливо.

Маркхейм ничего ему не ответил.

– Я должен предупредить тебя, – снова заговорил пришелец, – что служанка простилась со своим возлюбленным раньше обычного и скоро вернется. Если мистера Маркхейма застанут здесь, мне не надо объяснять ему, что из этого воспоследует.

– Ты меня знаешь? – воскликнул убийца.

Неизвестный улыбнулся.

– Ты мой давний любимец, – сказал он, – я долгие годы наблюдаю за тобой и не раз старался тебе помочь.

– Кто ты? – воскликнул Маркхейм. – Дьявол?

– Важна услуга, – возразил ему неизвестный, – а кто ее окажет, не имеет значения.

– Нет, имеет! – воскликнул Маркхейм. – Имеет! Принять помощь от тебя? Никогда! Только не от тебя! Ты еще меня не знаешь. Благодарение Богу, ты не знаешь меня!

– Я тебя знаю, – ответил неизвестный сурово, но без злобы. – Я знаю тебя наизусть.

– Знаешь? – воскликнул Маркхейм. – Кто меня может знать? Моя жизнь – пародия и поклеп на меня самого. Я прожил ее наперекор своей натуре. Все так живут. Человек лучше той личины, что прикрывает и душит его. Жизнь волочит нас за собой, точно наемный убийца, который хватает свою жертву и набрасывает на нее плащ. Если б люди могли распоряжаться собой, если б можно было видеть их истинные лица, они предстали бы перед светом совсем иными, они воссияли бы подобно святым и героям! Я хуже многих, я обременен грехами, как никто другой, но то, что послужит мне оправданием, знаю только я и Господь. И будь у меня сейчас время, я раскрыл бы себя до конца.

– Передо мной? – спросил неизвестный.

– Прежде всего перед тобой, – ответил убийца. – Я полагал, что ты умен. Я думал, что – раз уж ты существуешь – ты сердцевед. А ты хочешь судить меня по моим делам! Подумать только – по делам! Я родился и жил в стране великанов. Великаны тащили меня за руки с того первого часа, как мать даровала мне жизнь. Великаны эти – обстоятельства нашего существования. А ты хочешь судить меня по моим делам! Но разве тебе не дано заглянуть мне в душу? Не дано понять, что зло ненавистно мне? Неужто ты не видишь там, в глубине, четкие письмена совести, хотя и пребывающие нередко втуне, но ни разу не перечеркнутые измышлениями ложного ума? Неужто тебе не дано распознать во мне существо, самое заурядное среди людей, – грешника поневоле?

– Все это изложено с большим чувством, – последовал ответ, – но я тут ни при чем. Твои логические выкладки меня не касаются, и мне безразлично, какие именно силы влекли тебя за собой, важно, что ты подчинился им. Но время летит; служанка идет не торопясь, разглядывает встречных на улице и щиты с афишами, но все-таки она подходит все ближе и ближе. И помни, это все равно что сама виселица шагает сюда по праздничным улицам. Ты примешь мою помощь – помощь того, кому ведомо все? Сказать тебе, где лежат деньги?

– А что ты потребуешь взамен? – спросил Маркхейм.

– Пусть это будет моим рождественским подарком, – ответил неизвестный.

Маркхейм не удержался от горькой, но торжествующей улыбки.

– Нет, – сказал он. – Из твоих рук мне ничего не надо. Если б я умирал от жажды и твоя рука поднесла мне кувшин к губам, у меня хватило бы мужества отказаться. Пусть это покажется неправдоподобным, но я не сделаю ничего такого, что ввергнет меня во власть зла.

– Я не возражаю против покаянной исповеди на смертном одре, – произнес незнакомец.

– Потому что не веришь в ее действенность! – воскликнул Маркхейм.

– Дело не в этом, – возразил ему неизвестный. – Пойми, что я смотрю на все такое под другим углом, и, когда жизнь человеческая подходит к концу, мой интерес к ней угасает. Человек жил у меня в услужении, бросал на ближних своих черные взгляды, прикрываясь благочестием, или же, подобно тебе, сеял плевелы между пшеницей, безвольно потворствуя обуревающим его страстям, и на пороге своего освобождения он может сослужить мне еще одну службу – покаяться, умереть с улыбкой на устах и этим подбодрить более робких моих приверженцев, из тех, что еще живы, и вселить в них надежду. Я не такой уж суровый властелин. Испытай меня. Прими мою помощь. Ублажай себя в жизни, как ты это делал до сих пор; ублажай себя вволю, сядь за пиршественным столом повольготнее, а когда ночь начнет сгущаться и настанет время спустить шторы на окнах – поверь мне, ради собственного спокойствия, – тебе будет совсем не трудно уладить свои неурядицы с совестью и раболепно вымолить мир у господа бога. Я только что от такого смертного одра, и комната была полна людей, которые искренне скорбели и проникновенно внимали последним словам умирающего; и, взглянув ему в лицо, прежде такое каменное, не ведавшее милосердия, я увидел, как оно осветилось улыбкой надежды.