Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

I felt younger, lighter, happier in body; within I was conscious of a heady recklessness, a current of disordered sensual images running like a millrace in my fancy, a solution of the bonds of obligation, an unknown but not an innocent freedom of the soul.	Я был моложе, все мое тело пронизывала приятная и счастливая легкость, я ощущал бесшабашную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности.
I knew myself, at the first breath of this new life, to be more wicked, tenfold more wicked, sold a slave to my original evil; and the thought, in that moment, braced and delighted me like wine.	С первым же дыханием этой новой жизни я понял, что стал более порочным, несравненно более порочным рабом таившегося во мне зла, и в ту минуту эта мысль подкрепила и опьянила меня, как вино.
I stretched out my hands, exulting in the freshness of these sensations; and in the act, I was suddenly aware that I had lost in stature.	Я простер вперед руки, наслаждаясь непривычностью этих ощущений, и тут внезапно обнаружил, что стал гораздо ниже ростом.
There was no mirror, at that date, in my room; that which stands beside me as I write, was brought there later on and for the very purpose of these transformations.	Тогда в моем кабинете не было зеркала: то, которое стоит сейчас возле меня, я приказал поставить здесь позже именно для того, чтобы наблюдать эту метаморфозу.
The night however, was far gone into the morning-the morning, black as it was, was nearly ripe for the conception of the day-the inmates of my house were locked in the most rigorous hours of slumber; and I determined, flushed as I was with hope and triumph, to venture in my new shape as far as to my bedroom.	Однако на смену ночи уже шло утро утро, которое, как ни черно оно было, готовилось вот-вот породить день, моих домочадцев крепко держал в объятиях непробудный сон, и я, одурманенный торжеством и надеждой, решил отправиться в моем новом облике к себе в спальню.
I crossed the yard, wherein the constellations looked down upon me, I could have thought, with wonder, the first creature of that sort that their unsleeping vigilance had yet disclosed to them; I stole through the corridors, a stranger in my own house; and coming to my room, I saw for the first time the appearance of Edward Hyde.	Я прошел по двору, и созвездия, чудилось мне, с удивлением смотрели на первое подобное существо, которое им довелось узреть за все века их бессонных бдений; я прокрался по коридору чужой в моем собственном доме и, войдя в спальню, впервые увидел лицо и фигуру Эдварда Хайда.
I must here speak by theory alone, saying not that which I know, but that which I suppose to be most probable.	Далее следуют мои предположения не факты, но лишь теория, представляющаяся мне наиболее вероятной.
The evil side of my nature, to which I had now transferred the stamping efficacy, was less robust and less developed than the good which I had just deposed.	Зло в моей натуре, которому я передал способность создавать самостоятельную оболочку, было менее сильно и менее развито, чем только что отвергнутое мною добро.
Again, in the course of my life, which had been, after all, nine tenths a life of effort, virtue and control, it had been much less exercised and much less exhausted.	С другой стороны, самый образ моей жизни, на девять десятых состоявшей из труда, благих дел и самообуздания, обрекал зло во мне на бездеятельность и тем самым сохранял его силы.
And hence, as I think, it came about that Edward Hyde was so much smaller, slighter and younger than Henry Jekyll.	Вот почему, думается мне, Эдвард Хайд был ниже ростом, субтильнее и моложе Г енри Джекила.