Странная история Джона Кингмана

— Не знаю. Он совсем не использует общепринятые символы. Вот такое же обозначение катода, как и на первом чертеже, а это… это похоже на приспособление для ускорения потока электронов. Как в трубке Кулиджа. Только… — Он почесал затылок. — Я, кажется, понимаю, что он пытается изобразить. Если такая штука будет действовать, можно будет работать с любой трубкой при любом напряжении сети. Ага! И все излучение останется внутри трубки. Никакой опасности. Слушайте, эта штука сможет работать даже от батареек! Врачи смогут носить рентгеновские аппараты в своих чемоданчиках! А работать аппараты смогут даже от напряжения в миллион вольт!

Он все больше возбуждался, глядя на рисунок. Наконец он пробормотал:

— Это безумие, но… Послушайте, доктор! Оставьте мне этот чертеж, я как следует его изучу. Это просто потрясающе! Это… Господи! Да ведь у меня возможность сделать такую штуку и использовать ее на деле. Я еще не все тут понимаю, но…

Брейден забрал у него рисунок и положил к себе в карман.

— Джон Кингман, — сказал он, — находится здесь в качестве пациента уже сто шестьдесят два года. И я думаю, он нас еще не раз удивит. Ну а пока — за дело!

Джону Кингману было определенно смешно. При любых других обстоятельствах его снисходительная манера (он обращался с окружающими как с кретинами) кого угодно привела бы в ярость. Он позволил сделать себе рентген с таким видом, с каким взрослые обычно играют с детьми. Он взглянул на градусник и презрительно улыбнулся. Он позволил измерить ему температуру под мышкой. Электрокардиограф на мгновение вызвал у него интерес (как незнакомая детская игрушка). Усмехаясь, он дал сфотографировать татуировку у себя на плече. И все это — с видом снисходительного презрения. Он был настолько выше всего происходящего, что даже не раздражался.

Зато Брейден становился бледнее и бледнее. Температура тела Джона Кингмана была 105° по Фаренгейту. «Высокая температура» была отмечена в 1850 году (девяносто восемь лет назад) и в 1786 году (более полутора веков назад). Но на вид ему можно было дать от сорока до шестидесяти лет. Частота пульса — сто пятьдесят семь ударов в минуту. Электрокардиограф показал нечто совершенно несуразное.

«Можно подумать, что у него два сердца», — удивился Брейден. Рентгеновские снимки он взял с таким видом, будто ожидал увидеть на них что-то абсолютно невероятное. И увидел. Когда Джон Кингман поступил в Новый Бедлам, на свете еще не существовало рентгеновских аппаратов. Так что рентген ему до сих пор, естественно, не делали. А у него было два сердца. И по три лишних ребра с обеих сторон. И на четыре позвонка больше, чем у нормальных людей. Даже локтевые суставы выглядели как-то не так. И форма зубов явно отличалась от обычной.

Когда обследование закончилось, Джон Кингман наблюдал за Брейденом с презрительным торжеством. Молча, но окутанный достоинством, словно плащом. Позволив санитару снова одеть себя, он глядел в пространство, думая о чем-то, явно недоступном простым смертным. Потом он снисходительно посмотрел на Брейдена и его шестипалые руки изобразили, что собираются писать. Брейден побледнел еще сильнее, но дал ему и карандаш, и блокнот.

Джон Кингман соизволил один раз взглянуть на листок бумаги, на котором он рисовал. Когда он вернул блокнот Брейдену и вновь погрузился в свое величественное равнодушие, на листке была дюжина или даже больше крохотных чертежиков. Первый являлся точной копией того, который он рисовал Брейдену перед административным корпусом. Рядом — другой, похожий, но не совсем. Третий — что-то среднее между первым и вторым. В каждом из последующих чертежей шаг за шагом прослеживались изменения, вплоть до двух последних. Один путем совершенно логических вариаций вернулся к первоначальному рисунку, а второй представлял собой что-то невероятно сложное и запутанное, причем центральная часть делилась на две секции, прочно соединенные между собой.

У Брейдена аж дух захватило. Как рентгенолог, озадаченный незнакомыми символами, обозначавшими знакомые идеи, так и Брейден сначала не мог понять, что же ему показалось знакомым в первом рисунке. Но последний рисунок все прояснил. Он почти точно совпадал со стандартными таблицами, иллюстрирующими деление атомного ядра при цепной реакции. Если допустить, что Джон Кингман не сумасшедший, становилось очевидным, что он изобразил какой-то физический процесс, который начинался в нормальных, стабильных атомах и заканчивался нестабильным атомом, причем один из исходных атомов возвращался в первоначальное состояние. Короче говоря, это был процесс физического катализа, результатом которого являлось получение свободной атомной энергии.

Брейден посмотрел в презрительные, насмешливые глаза Джона Кингмана.

— Твоя взяла, — сказал он нетвердым голосом. — Я по-прежнему считаю, что ты безумен, но если это и так, то мы еще более безумны.