Странная погода

Я не могла сообразить, зачем они затеяли драку со мной, и вовсе не желала приставать к ним с расспросами. Сгребла себя в кучу и попыталась бежать, только я была как пьяная, да и от удара по голове меня мотало. Шатнулась туда, шатнулась сюда, а потом еще один кометный клоун засадил мне своей астролябией в поясницу. Все равно как ножом пырнули. Колени подогнулись, и я опять упала. Сначала лицом ударилась и весь подбородок себе истыкала фульгуритовыми булавками. По счастью, к тому времени я доковыляла до края дороги, а потому шлепнулась в густую траву, вместо твердого асфальта, и скатилась на несколько шагов вниз по насыпи.

Чувствовала себя, как в моем представлении должна чувствовать себя гусеница, когда она укрывается в пушистый саван своего кокона. Я слышала, я немного видела (хотя все было как в густом тумане и не в фокусе) – но не чувствовала частей тела, они будто онемели и лишились костей. Все мысли из меня выбило. Я даже того, что можно назвать болью, не ощущала. Мне чувств недоставало, чтобы чувствовать боль.

Молодцы окружили меня толпой. Я видела и то, что было за их спинами. Свара привлекала внимание мамаши из родительского комитета, толкавшей свою магазинную тележку. Она крутила головой, высматривая, что происходит, выражение лица выдавало ее нервозность, но и возбуждение тоже.

Толстяк заметил, что она любопытствует, и прошипел:

– От блин, от дерьмо, не надо было устраивать это прямо здесь, Шон, где люди могут увидеть…

– Заткнись, Пэт[104], – прикрикнул похожий на Христа. Верняк, толстяка Лепёхой прозвали. В жизни своей ни одного Пэта не видела, больше похожего на лепёху.

Шон (Христос в балахоне из фольги) поднял взгляд с насыпи на мамашу из родительского комитета.

– Это для ее же блага, – сказал он. – Она сумасшедшая. Мы забираем ее домой приглядывать за ней. Верно, Рэнди?[105]

Черный молодец с «пегой кожей» усиленно закивал:

– Она такой становится, когда лекарства не принимает. Думает, все за ней гонятся!

– Вообразить не могу, откуда у нее такое представление, – проговорила мамаша.

– Не хотите себе ее айфон? – зло рубанул Рэнди. Голос у него был тревожный, недовольный. Он поднял из грязи мой телефон, отер его и протянул ей. – Он новый.

– Седьмой?

– Седьмой с плюсом! Берите. Просто нам никаких неприятностей не нужно.

– Это точно, – подтвердил Шон. – Мы делаем то, что для нее лучше… и для нас. Точно так же, как вы делаете то, что для вас лучше… пусть даже полиция и может расценить это по-иному. Какой-нибудь коп может подумать, что вы мародерствуете, когда на самом деле вы просто выживаете, ведь так?

Мамаша насторожилась, насупилась.

– Люди, у кого я беру, жаловаться не станут.

– Точно, не станут. И эта девчонка умственно немощна и истерична, она нуждается, чтоб семья за ней присматривала. Однако некоторые могут сказать, будто мы совершаем надругательство, таким образом затаскивая ее обратно домой. Проще всего заниматься своими делами, вы так не думаете?

Какое-то время мамаша не отвечала, но и с телефона в руке Рэнди глаз не сводила.

– Мне всегда хотелось попробовать аппарат побольше. Только я спорить готова, что вам его не разблокировать.

– Спорим, что сможем. Этот аппарат блокируется отпечатком пальца, – сказа Шон.

Он кивнул Рэнди, тот наклонился, схватил меня за руку и прижал к сенсору мой большой палец. Послышался щелчок: телефон разблокировался.

Рэнди бросил его мамаше, та поймала его обеими руками. Нервным, прерывистым голосом Рэнди дал совет:

– Вам нужно защиту переустановить, прямо сразу, пока он обратно себя не заблокирует.

– Приятного пользования, – сказал Шон. – Думайте не как все… мы так и делаем!

– Это мне понятно. – Мамаша засмеялась. – Позаботьтесь о бедняжке. – И, развернувшись, она отчалила, играясь с моим телефоном.

У меня все внутри перевернулось от мысли, что я потеряла его. В нем хранились все эсэмэски от Йоланды. Бывало, она присылала фотографии неба, огромных голубых небес Запада с маленькими клубочками белых облачков и писала: «Облачко посредине – мой домашний единорог». Или: «То облачко над горами – это ты, прячущаяся под простыней». Раз она прислала мне фото горного озерца, облако отражалось в нем, как в зеркале шириной в милю, и отстукала: «хочу держать тебя, как вода держит небо».

Видеть, как эта баба уходит с моим телефоном, было куда больнее, чем иметь на плечах голову, пробитую астролябией. Было похоже на то, как еще раз всю Йоланду обернуть в саван.

Рэнди, Пэт и Шон смотрели, как она уходит, пугаными, жульническими глазами. Вы в жизни не видели шайки более чокнутых проныр. Я собралась шевельнуться (подняться на четыре точки), и сама мысль о таком усилии исторгла из меня нечто среднее между рыданием и стоном. Это вернуло их внимание ко мне. Опять они окружили меня.

– Знаете, что было бы лучше всего, парни? Парни? – заговорил Пэт. Он был из тех пухлых, задыхающихся мальчиков, которые всегда говорят то, что никто не слушает. – Парни? По-моему, легче всего было прибить эту суку. Можем вбить ей иголку в макушку. Никто никогда не узнает, что она не под дождем сдохла.