Странная практика

Нечто повернулось на голос, все еще ошеломленное светом, не способное рассмотреть, перед чем стоит: перед еще одной человекоподобной фигурой, но облаченной в грубую коричневую сутану монаха-бенедиктинца, скрывающую его блестящие розовые и белые рубцы. Под капюшоном тоже был проблеск голубизны: две голубые точки света.

– В огне ты очистишься, подобно серебру, проверенному в горниле земли, – проговорил пришедший.

Наступило молчание: нечто вспоминало речь и то, как она устроена.

– Я… очищен, – медленно проговорило оно. Голос, которым оно давало ритуальный ответ, ломался и срывался. – Мои грехи сгорели в огне.

Монах в капюшоне склонил голову один раз: кивок и поклон.

– Узри: твое беззаконие покинуло тебя, и я облачу тебя в одежды. Да вознесут хвалу Богу уста твои, да будет меч Господень в руке твоей.

– Слава Богу! – произнесло нечто, завершая ритуал.

Ноги у него начали подгибаться от непривычного вертикального положения после столь долгого коленопреклонения. Монах легко его подхватил на руки, словно ребенка. С влажными тихими хлопками лопнули свежие волдыри, соприкоснувшиеся с грубой тканью сутаны. Нечто застонало. Все было темно и полно движущихся звезд.

– Утешься, – сказал монах и, повернувшись, понес нечто в темноту. – Блаженны чистые сердцем, ибо узрят свет во тьме и пройдут путями ночи без страха. Ты будешь видеть новыми глазами. У тебя есть цель.

Только теперь нечто поняло, что вспышки и искры света вокруг него не принадлежат туннелю, по которому они проходят. Оно заморгало – и каждое движение век было мукой, – и оно не видело! Голубой свет выжег ему зрение, стесал ткани, нервы и сосуды, навсегда отправил солнце за горизонт.

А потом слова монаха стали приобретать смысл. Новые глаза!

Новое зрение, которым можно будет видеть очищенный мир.

Глава 3

Ратвен поставил чайник на горелку и зажег ее с хлопком голубого газа.

– Право, меня это нисколько не затруднит, – сказал он. – Тут масса пустующих комнат. Да и сэр Фрэнсис, думаю, будет рад обществу: он, похоже, склонен к меланхолии.

Фаститокалон привалился к косяку кухонной двери, чувствуя, как его решительность с каждой минутой тает. Конечно, он не нуждается в милости этого несчастного вампира, он прекрасно справляется и сам (он прекрасно со всем справляется вот уже семьсот лет!), но… тут было ужасно уютно. Действительно очень уютно. И ему подумалось, что, возможно, Грета была все-таки права, настаивая, чтобы он не переохлаждался. Он спорил с ней почти всю дорогу, пока они ехали в метро, – и теперь чувствовал, что доводов у него не остается.

– Вы ведь колеблетесь, да? – добавил Ратвен и улыбнулся: невесело и сочувствующе. Зубы у него оказались очень белыми и очень ровными, а верхние клыки были чуть-чуть длиннее человеческих. – Ради всего святого, садитесь и перестаньте спорить с самимсобой.

– Не колеблюсь я, – проворчал Фаститокалон, но все-таки сел за большой, добела выскобленный кухонный стол из сосны, растирая ноющую грудь. – Если подумать, то и я склонен к меланхолии. Из-за меня ему может стать хуже. Кстати, а что случилось? Грета мало что рассказала о самом происшествии, только то, что не спала всю ночь. В основном она меня отчитывала.

Вампир привалился спиной к шкафчику и скрестил руки на груди.

– Ему нанесли колотую рану. Неизвестные личности с оружием, какого мне еще видеть не приходилось. Где же черти носят Крансвелла? Он сказал, что зайдет сегодня вечером с нужными справочниками. Скоро шесть, а он так и не объявился.

Прядь черных волос вырвалась на свободу и упала Ратвену на лоб. Он отвел волосы раздраженным быстрым движением. Фаститокалон подумал, что жест получился довольно картинный, хоть и непреднамеренно. Если подумать, то у Ратвена вообще преувеличенная черно-белая внешность актера немого кино.

Внимание Фасса рассеивалось: свист кипящего чайника вернул его обратно как раз в тот момент, когда Ратвен что-то сказал насчет температуры в тридцать градусов, что, насколько он, Фаститокалон, знал, было для дракуланов в области сильного жара.

– Благие Небеса! – выпалил он потрясенно. – Но… он поправляется?

– Да. После того, как из тела извлекли ядовитый кусок металла, ему стало лучше, но восстанавливается он почти так же медленно, как человек. Рана должна была бы зажить максимум через несколько часов после нанесения. Это произошло в середине прошлой ночи – а он все еще лежит пластом.

– А вы не знали… не знаете, почему? – Фаститокалон поднял взгляд на Ратвена, снова подумав о том, насколько хорош он был бы в самых первых кинофильмах: эти огромные сверкающие серебряные глаза с ярким гримом. Режиссеры были бы в восторге. – Я имею в виду, почему именно Варни? Я даже не знал, что он до сих пор в Англии. Да и вообще, что он жив.