Странная смерть Европы. Иммиграция, идентичность, ислам

И это подводит меня ко второй конкатенации. Ведь даже массовое переселение миллионов людей в Европу не прозвучало бы столь финальной нотой для континента, если бы не тот факт, что (случайно или нет) в то же самое время Европа потеряла веру в свои убеждения, традиции и легитимность. Этому способствовало множество факторов, но одним из них является то, как западноевропейцы утратили то, что испанский философ Мигель де Унамуно знаменито назвал «трагическим чувством жизни». Они забыли то, что так болезненно усвоили Цвейг и его поколение: что все, что вы любите, даже самые великие и культурные цивилизации в истории, могут быть сметены людьми, которые их недостойны. Кроме простого игнорирования, один из немногих способов избежать этого трагического ощущения жизни — оттолкнуть его, поверив в прилив человеческого прогресса. Эта тактика пока остается самой популярной.

И все же мы постоянно переступаем через ужасные сомнения, которые сами же и порождаем, а иногда и впадаем в них. Сегодня Европа, как никакой другой континент или культура в мире, глубоко отягощена чувством вины за свое прошлое. Наряду с этой исходящей версией недоверия к себе существует и более интровертная версия того же чувства вины. Ведь в Европе также существует проблема экзистенциальной усталости и ощущения того, что, возможно, история Европы закончилась и нужно позволить начаться новой истории. Массовая иммиграция — замена значительной части европейского населения другими людьми — один из способов представить себе эту новую историю: изменение, как нам кажется, не хуже отдыха. Такая экзистенциальная цивилизационная усталость не является уникальным феноменом современной Европы, но тот факт, что общество должно почувствовать, что оно выдохлось, именно в тот момент, когда в него начало въезжать новое общество, не может не привести к масштабным, эпохальным изменениям.

Если бы было возможно обсудить эти вопросы, возможно, было бы найдено какое-то решение. Однако даже в 2015 году, в разгар миграционного кризиса, речь и мысли были ограничены. В разгар кризиса в сентябре 2015 года канцлер Германии Меркель спросила генерального директора Facebook Марка Цукерберга, что можно сделать, чтобы европейские граждане перестали писать в Facebook критические замечания в адрес ее миграционной политики. «Вы работаете над этим?» — спросила она его. Он заверил ее, что работает.[2] На самом деле критика, размышления и обсуждения должны были быть безграничными. Оглядываясь назад, поражаешься, насколько ограниченными были наши обсуждения, даже когда мы открыли свой дом миру. Тысячу лет назад народы Генуи и Флоренции не были так смешаны, как сейчас, но сегодня все они — узнаваемые итальянцы, а племенные различия со временем скорее уменьшились, чем увеличились. В настоящее время считается, что в ближайшие годы народы Эритреи и Афганистана также смешаются в Европе, как генуэзцы и флорентийцы смешались в Италии. Цвет кожи людей из Эритреи и Афганистана может быть разным, их этническое происхождение может быть более далеким, но Европа все равно останется Европой, и ее народы будут продолжать смешиваться в духе Вольтера и Святого Павла, Данте, Гете и Баха.

Как и во многих других популярных заблуждениях, в этом есть доля истины. Природа Европы всегда менялась и, как показывают торговые города вроде Венеции, отличалась необычайной восприимчивостью к иностранным идеям и влиянию. Начиная с древних греков и римлян народы Европы отправляли корабли, чтобы обследовать мир и сообщить о том, что они нашли. Редко, если вообще когда-либо, остальной мир отвечал на их любопытство добром, но, тем не менее, корабли уходили и возвращались с рассказами и открытиями, которые вливались в воздух Европы. Восприимчивость была огромной, но не безграничной.

Вопрос о том, где проходят границы культуры, бесконечно обсуждается антропологами и не может быть решен. Но границы были. Европа, например, никогда не была континентом ислама. Однако осознание того, что наша культура постоянно, неуловимо меняется, имеет глубокие европейские корни. Философы Древней Греции понимали эту загадку, и самым известным ее итогом стал парадокс о корабле Тесея. Как пишет Плутарх, корабль, на котором плыл Тесей, был сохранен афинянами, которые вставляли новую древесину, когда части корабля разрушались. Но разве это не был все еще корабль Тесея, даже если он не состоял из материалов, на которых он плавал?