Видение Тагора переменилось, и они различили лагуну, в которой туманы обозначали фарватер. По нему медленно дрейфовали приводимые в движение невидимой силой баржи без парусов. Они продвигались между двумя стенами мглы, которая вздымалась, как высокая цепь облаков, и, казалось, следовали воле туманов.
– Сообщение между большими островами тоже в их власти, – сказал Петрус. – Когда фарватер открывается, туман становится жидким и по нему можно плыть, как по реке. Во времена мира туманные шлюзы открываются в определенные часы, но Страж Храма может менять их по своему усмотрению. Одна из величайших битв этой войны была за пути сообщения. Мы постоянно меняли конфигурацию проходов, чтобы преградить дорогу врагу.
– Я не вижу ни гребцов, ни парусов, – сказал Хесус.
– В нашем мире все приводится в движение волей и видением, – ответил Петрус. – С помощью чая страж и его помощники делают видимым направление и передают его перевозчикам.
Картина опять изменилась, и медленный караван судов испарился, уступив место странному саду. Можно ли так назвать то, в чем нет ни цветов, ни деревьев, ни земли? Ни следа веселой живости зелени – этот участок состоял только из камней и песка. Близ берега, расчерченного параллельными линиями, как одинокие вершины, в море возвышалось несколько скал различных форм и размеров. Вдоль песчаного горизонта тянулись другие утесы, образуя миниатюрную цепь пиков, вылепленных силами земли и временем. Все было неподвижно, но слышался шум прибоя, все было безжизненно, но чувствовалось, что пейзаж живет. Не могу себе представить более мирного места, подумал Алехандро и испытал облегчение, отчасти снявшее боль от мучавшего его кола в груди. Он повернулся к Хесусу и с изумлением увидел, что по лицу его команданте катится слеза.
– Камни жидкие, – сказал ему Хесус с почти молитвенным благоговением.
– Как это? – удивился Алехандро, ничего не поняв.
Он вгляделся в камни и вдруг тоже увидел. Несколько языков тумана плыли над садом, и там, где они прошли, скала становилась жидкой: она сохраняла свою форму, но на смену твердости гранита приходила ртутная подвижность лавы. А вокруг, прежде чем снова обрести жесткость минерала, песок превращался в озеро, по которому пробегали смоляные вспышки, – и таким образом песок и камни не просто изображали воду и горы, но воплощали единство состояний материи, и, наблюдая это зрелище, Хесус Рокамора увидел всю свою жизнь новыми глазами.
– Мы – мир непрестанных метаморфоз, – сказал Солон. – Мы сами превращаемся в животных земли и неба, но в прошлом, помимо трех наших сущностей, мы были всеми видами сразу.
– Пар становится твердым, скала – жидкостью, а еще вы увидите, как растительность обратится в огонь, – сказал Петрус. – И это возможно только потому, что мы живем в лоне туманов.
– Как называется этот сад? – спросил Хесус.
– Небесный сад, – ответил Петрус.
– Небесный, – пробормотал Хесус.
Вторая слеза скатилась по его щеке.
– Значит, на небе все обращается в свою противоположность, – заключил он.
– Противоположности остаются прежними, но лишь в своем конечном воплощении, потому что в основе лежит одна и та же материя во всей ее многогранности, – заключил Солон.
Сад камней исчез, а на горизонте возникло нечто неясное – то ли лежащий уступами город, то ли высокое нагромождение облаков – кто знает, на что мы смотрим, подумал Алехандро. Но они приблизились, и это оказался действительно город с деревянными домами и холмистыми полями вокруг, где тоже выращивали чай, хотя его волны не были такими мягкими, как в Инари, а листья отливали холодным серым цветом.
– Рёан[22]
, город врага, а вокруг – их поля серого чая, – сказал Петрус.По протяженности он не уступал Кацуре, с такими же галереями вокруг домов, такими же крышами из серой черепицы, такими же деревьями с алыми цветами. Та же красота в снегу, та же встреча времен года в приветливом обрамлении черных ветвей, и все же зрелище было ужасным.
– Нет туманов, – выдохнул Хесус.
–