Странник

– Ну, знаешь ли. Подземелье слухами полнится. Вот попомни мои слова, создадут они альянс, а рулить ВДНХ будет. А пока – цену себе набивают и товарам своим. Вот, дескать, дорогие вы наши жители метро. Мы тут – первый и последний рубеж обороны от черной напасти! Мы вас защищаем. А вдобавок – успеваем обеспечить нашим непревзойденным чаем. Посему не подкинете ли вы за наш чай побольше патронов, чтобы мы могли успешно сдерживать натиск мутантов, а вы спали бы спокойно, попивая на ночь наш чай?

– Резонно, – кивнул Казимир.

– Вот и я говорю… Погоди. Говоришь, в Нагатинскую рейд? А чего вдруг? С чем это связано?

– Вот послушай. Минувшей ночью к внешнему посту ребенок пришел. Маленький совсем, годика четыре. Заплаканный весь и не разговаривает. Но в одежке, хоть и неказистой. Лохмотья, да и только.

– Ребенок. С Нагатинской, – пробормотал Сергей, задумавшись. – Погоди, но ведь Кубрик как раз в том районе детский плач слышал. Нет тут, случайно, связи?

– Вот и я думаю. Ведь никто не знает, что там за дела с Кубриком, только ты. А ты, как вернулся, сразу спать завалился.

– Может, тот малыш знает, что с Сеней? – Маломальский уставился на старика.

– Может, и знает. Но он вроде глухонемой.

– И где он сейчас?

– Да Вера, санитарка наша, к себе его забрала. Ну, в карантинных целях, это правильно. Но и по-людски понять бабу можно. Ее дочку годовалую, помнишь, крысы загрыз ли. А тут чадо ничейное… Но это еще не все.

– Да? А что еще?

– Через несколько часов к тому же посту вышел человек. Взрослый. Странный такой. В одежде, наверное, размеров на пять больше, чем надо. Пришел на свет из тоннеля и минут сорок стоял неподвижно. Стоит, молчит. К свету вроде привыкал. Наши за ним наблюдали. Потом все же подошел к ним, начал рассказывать что-то бессвязное. Улыбается, как юродивый, бормочет.

– И где он сейчас?

– Да по станции околачивается. Его, конечно, допросили, но как стало ясно, что он не в себе и ничего сказать толком не может, так и отпустили.

– Что, вот так просто околачивается? – повысил голос Сергей. – А если он чумной?

– Да нет, – махнул рукой Казимир, – он не больной, осмотрели. Просто как дите малое – бродит, рассматривает все, как будто в первый раз увидел, и улыбается. Ну, конечно, приглядывают за ним, а так – что с ним делать? Мы же не фашисты, чтобы юродивых на удобрения пускать. Но администрация заинтересовалась, откуда эти люди взялись. Вышли они из туннеля, что к Нагатинской ведет, но ведь эта станция и другие за ней давно заброшены!

– Любопытно, – хмыкнул Сергей, потирая светлую щетину на подбородке. – Особенно история с ребенком. Вдруг и впрямь связь с Кубриком есть?

– Да. – Старик кивнул и внимательно посмотрел на сталкера. – А знаешь, что еще любопытно? За сутки до твоего возвращения пришел с поверхности Вавилов. Он еще сказал, что вы с ним пересеклись на Серпуховском валу. Потому Лось со своей группой и вышел, когда ты к утру не вернулся. Ведь от Серпуховского вала до северного портала пять минут ходу. А тебя не было сутки. Почему, Сережа?

Маломальский отвернулся, и Казимир вздохнул:

– Опять ходил к ее дому?

– Да.

– Чего мучаешься напрасно? Сколько времени прошло, рассуди головой…

– Послушай! Это ведь не так просто… И я тебе не хотел говорить кое-что… Ты ведь знаешь нашу историю! Я же молодой был еще совсем, в той, другой жизни, до Катаклизма.

С вечеру до ночи околачивался у ее дома и глазел на ее окно. Как там свет горит, как тень ее мелькает. А потом она гасит большой свет и остается ночник. Значит, девочка книжку читает, в кроватке своей. – Маломальский грустно улыбнулся. – Я, наверное, месяцев шесть так ходил к ее дому и вахтил под окном, все не решаясь подойти и признаться. Потом смеялись с ней вместе над моей робостью…

Слушая это, Казимир прикрыл глаза и поджал тонкие губы.

– Но шесть лет назад, когда я только начинал свое ремесло, я впервые после Катаклизма оказался у ее дома. Вокруг руины, тьма, ветер шквальный тучи черные гонит. Твари повсюду, остовы зданий – мало какие уцелели. А вот ее дом не сильно повредило. И я смотрю на ее окно, а в нем свет горит! Обычный свет, как в обычной квартире в той жизни! Понимаешь?! И тень ее мелькает! Это было самым большим кошмаром в моей жизни! Я тогда бежал оттуда, а потом стал возвращаться к дому. Но видение не повторилось. Пустой выгоревший дом без стекол, черные до жути окна – и все. Но я не могу не ходить туда, понимаешь? Я до сих пор простить себе не могу, что в тот первый раз не решился забежать в дом и выяснить, почему там горит свет и мелькает тень. Как такое вообще может быть? Не решился, как тот юнец, что полгода в любви признаться не мог и торчал под домом до глубокой ночи!

– О Господи, – выдохнул Казимир, – Сережа, ты этот свет сердцем видел, не глазами и разумом. Ты видел то, что запало в душу тебе с той жизни, что хотел видеть. Понимаешь? Я же был возле дома в свою первую вылазку. Там мертво все.