Странник

Тем временем мусор на паутине уже достиг лап и челюстей самца арахны. Это ему явно не понравилось. Паук замер на некоторое время, потом перекусил нить своими жвалами и потерял к Маломальскому всякий интерес. Сергей, задыхаясь от напряжения, успел-таки допилить ножом паутину и вскочил на ноги. Странник подхватил товарища, и они рванули прочь.

— Штаны на выброс, — тяжело дыша, протрубил в респиратор Бум. — Хорошо, в рюкзаке запасные имеются, на случай большого испуга!

К счастью, самка арахны выбрала себе новую цель. С невероятной скоростью и силой из нее вылетела очередная порция клейкой нити, которая попала на крылья летящей к сталкеру вичухе. Та завопила и загрохотала по корпусам автомобилей. Самец снова стал быстро собирать паутину. Когда вичуха оказалась рядом, он молниеносно вонзил в нее жвала. Летающая тварь несколько раз дернулась и затихла, парализованная ядом. Теперь паукам осталось подождать, пока внутренности жертвы не превратятся в жидкую кашу, чтобы высосать ее.

А Сергей и Странник наконец оказались в вестибюле разрушенного института.

Маломальский судорожно водил лучом фонаря в поисках спасительной машины и заорал от радости, когда у дальней стены увидел обшарпанный БТР-80. Он бросился к машине, распахнул боковой люк и посветил внутрь. Чисто! Напарники залезли внутрь, и Маломальский запер люк за собой.

— Только бы машинка на ходу была, — бормотал возбужденно Сергей, пробираясь к месту механика-водителя.

Глава 13 В Полумрак

Выбор был непростой. Наведение порядка железной рукой, как и предписывалось законами Рейха, подразумевало применение силы. А сила, в свою очередь, подразумевала жертвы. И это в условиях, когда Четвертый рейх и без того не мог похвастать численным превосходством перед своими внешними врагами. Однако гауляйтер понимал, что промедление и нерешительность станут роковой ошибкой не только для его власти на станции, но и — бери выше — для фюрера, для самого Рейха! Да, либерализм мог дорого стоить их крохотному миру, и поэтому в Рейхе зазвучали выстрелы. Очень многие оказались восприимчивы к призывам Ганса, который сумел взорвать их давно зревшее недовольство сложившейся ситуацией. И теперь…

Одноглазого амбала с лысым черепом все называли Топор. Прозвище это появилось не просто так: он был, пожалуй, самым свирепым мясником тверского гестапо, всем сердцем любящим свою работу. Уже первого его удара обычно бывало достаточно, чтобы лишить человека какой бы то ни было воли к сопротивлению.

А тут дело уже дошло до второго.

Ганс отлетел к стене пыточной камеры, оборудованной в одном из подсобных помещений бывшей Тверской, — Топор не имел привычки приковывать допрашиваемых наручниками. Еще не было у него жертвы, которая могла оказать сопротивление его сокрушительной силе и звериной злобе. Топор был палачом от самого дьявола. Он наслаждался, видя, как жертвы отлетают от его ударов, смеялся довольно, когда они ползали в собственной крови, моля о пощаде. Жалкие ничтожества, они и не подозревали, что чем больше просишь у палача милости, тем безжалостней он становится.

— Свинья! — прорычал Топор. — Ты продал всех нас! Нацию! И Рейх! Мррразь!

— Я никого… не п-предавал, — простонал Ганс, и тут же чудовищный удар ногой в живот сложил его пополам.

— Ты вздумал… Бунт! И где?! — Еще удар. — В великом Рейхе, падла! Продался! Пархатым большевикам, т-тварь! Они тебя подговаривали? Они заплатили? Революционеры, драть их колом? Они?! Признавайся!

Ганс вдруг затих и уставился на палача сквозь струящуюся по глазам кровь. Больше того, он улыбнулся — натянуто, будто к уголкам рта были привязаны лески, — вздернул распухшую губу над выщербленными зубами.

Палач нагнулся, с недоверием всматриваясь в обезумевшего мальчишку. Какого черта он лыбится?

Он не знал, что это улыбался мозз.

Мозз нашел нового носителя.

— Нет… Нет… Не покидай… Не оставляй меня… — выдувая в дыры меж выбитых зубов кровавые пузыри, беззвучно забубнил сам себе Ганс.

Ганс был слаб. Безволен. Он сидел взаперти, и ему грозила неминуемая смерть. К чему рисковать, когда рядом находился такой чудесный экземпляр?

— Я… признаюсь, — против своей воли выдавил Ганс чужим голосом. — Я все расскажу… — совсем тихо произнес он. — Только тебе… На ухо…

— Что ты там лепечешь? — взревел Топор, склоняясь над заключенным.

— Нет! Нет! Не надо! Не оставляй меня! Он неполноценный! У него всего один глаз! — лихорадочно зашептал человек овладевшему им существу.

— Но он намного сильней. Он прислуживает тому, кто управляет этим мирком. И он может в любой момент покинуть это тесное помещение, — возразил мозз.

— Сжалься! Молю!

— Никакой пощады! — взревел Топор. — Говори или сдохни!

— Жалость? — удивленно повторил незнакомое слово мозз. В мире этого существа, в его системе координат не было места для чувств, и в особенности — для снисхождения к тем, кто слаб. Слабых надлежало порабощать и использовать, а если они были никчемны — избавляться от них.

— Я могу! Я докажу! — неслышно завопил Ганс, жмурясь. И тут же на него обрушился еще один удар.

— Говори, скотина! — орал Топор.