Странник и его страна

Легко убедив друг друга, что скотские болезни не заразны, а мясо хорошее, решили продать в деревню. Вы чо, пятьдесят рэ.

Крепковский сказал, что он ближнюю деревню знает, раз в шестой здесь проходит, приторочил тушу в мешке и стал огибать гору.

– Ко-ля-аа!! Мы вон там встанем! У озера встанем! Вон того!

Пока резали, пока решали, Женя Шишков, нервный наш, вспыльчивый, уехал с таратайкой хрен знает куда. Его всегда не туда заносит. Его одного отпускать нельзя. Но он попросился отдохнуть на таратайке денек-другой, хватит Ване прохлаждаться, пускай погонит немного, плешь полицейская.

Стемнело. Скот уложили. Сидим у костра. Долго сидим. Лунища лезет, как медный таз! И жрать охота невыразимо.

Голод влияет на соображение особенным образом. Сытый голодного не разумеет, и это взаимно. Голод разъясняет, что съедобно все, а несъедобное не имеет значения.

Я вспоминаю и понимаю, что печень от всех инфекций и токсинов свободна. Такой это орган самоочищения. И ухожу в темноту искать те внутренности. Приношу печень, режу на тонкие ломтики, натыкаю на прутик. Камрады интересуются и присоединяются. Мы жарим ломтики на огне, получше прожариваем, и хоть мало, но едим.

– Кто первый приедет, точно подвешу, – обещает Володя Камирский. Через полчаса он меняет решение: – Обоим подвешу, сука.

Крепковскому пора бы и вернуться. Женя может найтись послезавтра. Первопроходец, тля.

На голой земле и на голодное брюхо сон несладок. В ночи плещется заполошный вопль:

– Господа бога душу мать! – Все ближе и громче: – Господа бога душу мать!

Это Женя Шишков нервничает, что мы не там, где по его разумению мы обязаны быть. И едет на ясный огонь, квартирьер уродский.

– Вы чо здесь делаете?! – вопит он, въезжая в костер. – Я заколебался вас искать!

– Женя, – урезонивает Камирский. – Мы с тобой друзья, но я тебе сейчас въеду! Давай жратву и вали на хрен куда хочешь!

У нас есть тушенка, сгущенка и сухари. Через двадцать минут пьем чай с сахаром и блаженствуем.

Тогда я ясно понимаю, что все токсины, вся инфекция оседают прежде всего в печени. И в почках. Почки мы съели после печени. Пожарили ломтиками. На огне.

Во многой мудрости много печали. Я боюсь просвещать народ. Холера вам в печень! Смерть Прометея.

– Где Колька, наконец! – нервно дергаюсь я. Надо скорей залить заразу алкоголем. Помогает! Алкогольная щетка, знакомый радиолог рассказывал. От всех укусов в пустыне лечились. Убивает бацилл и нейтрализует яды. Вообще это, конечно, эликсир.

Мужики спят в палатке. Я дежурю у костра. Поменялся с Ваней. Не спится мне. Дикий предлог, конечно. Что это значит – «не спится»?..

У меня начинает чесаться в голове. Тошнить в желудке. Я встаю, верчусь и падаю. Нет – это я заснул и лег на бок.

Курю одну за другой. Спите-спите. Если я подохну, вы тоже день здоровья не отпразднуете.

А! Различается заплетающееся пение! Крепковский едет? Недомерок ползучий.

Он подъезжает и выпадает из седла на спину. К животу, как вратарь, прижал две коробки. Одеколон.

– Миша! – в голос плачет он с земли. – Ш-шапку потер-рял! Н-нож потер-рял! Д-де-денннньги все! потер-рял…

Он тоже боится смерти. Но идет навстречу расплате:

– Б-буди ребят! Выпить привез! Я сказал – я привез! Как обещал, так и привез!

Ребята уже выползли и вникают.

– Пропил деньги, сука! – вскрикивает Шишков и бьет Крепковского в рыло.

– Бей, – соглашается Крепковский, и Женя исполняет. – Бей! – поддерживает свою экзекуцию.

Народ наш отходчив и понятлив. Напился – это первейшее смягчающее обстоятельство. Он ведь правда потерял шапку и нож. Не нарочно. А доехал. И выпить довез.

– Да ладно вам, – говорит Черников. – Все равно баран больной был. Почти сам сдох. Хоть сколько-то взяли. – И лезет в коробку за флаконом «Кармен».

Я тоже беру пузырек, второй сразу сую в карман. Выбулькиваю в кружку, пью и зачерпываю воды у берега. С ходу повторяю целебную процедуру.

В кармане ватника у Крепковского нашли лук. С огорода сорвал. Нам вез! Все умиляются. Жека кается, обнимается, мякнет.

Внутренний голос говорит, что мы выживем.

– Миш, у тебя лицо, будто ты коньяк в ресторане пьешь, – говорит Каюров, и все рассматривают в темноте лица друг друга.

Два гуся

Стоянка была красоты необыкновенной.

Снежники, белки, уже кончились. И голые склоны гор кончились, и альпийские луга, и тайга в ущельях. И спускаемся мы с покоренных вершин. Пересекаем плодородную и населенную местность с элементами лесисто-холмистости.

Цивилизация развращает мгновенно. Ее возможности растленны. Ее пороки вдохновенны. Безотказные неприхотливые трудяги оказываются сибаритами и жуликами.

Живая вода цивилизации – огненная вода. Она делает людей героями и объясняет смысл их жизни. Она решает проблемы и снимает заботы. Человек создан для счастья, как зеленый змей для полета.

Змеи полетели в «Сельмаг» добывать счастье для всех. Мы с Вовкой Каюровым отдыхаем, ночью дежурили со скотом.

Да, так стоянка такой необыкновенной красоты, что душа требует праздника. Светлая березовая роща в излучине ясной речки. Шелковая трава с ромашками. Курчавые облачка в лазурном небе. Резная листва в золотых лучах.