Странники войны

– Вам пора возвращаться в Берлин, мой фюрер, – настойчиво посоветовал ему Борман вчера вечером, когда Гитлер – уставший и опустошенный – коротал последние минуты перед сном, сидя у полупогасшего камина, очень напоминающего тот, который так манил его к себе в «Бергхофе». – Пусть в ставке остается кто-либо из Генерального штаба. Этого вполне достаточно. В столь трудные дни столица, а следовательно, и вся Германия, должна чувствовать, что вы с ней, с германцами.

– Ненавижу Берлин. Он предал меня! – обреченно возмутился фюрер и, запрокинув голову, опустился в кресле как можно ниже. В «Бергхофе» Гитлер вообще старался сидеть так, чтобы ощущать кончиками пальцев тепло огня. – Он предал меня. Он предает меня ежедневно. Здесь, в полевой ставке, я чувствую себя солдатом. Этот бункер напоминает мне блиндаж. Я преисполнен сознания того, что армия по-прежнему подвластна моей воле, моему озарению. Тебе, Мартин, не понять, что это за чувство: когда по твоему приказу, словно по воле Бонапарта, идут в наступление целые дивизии, корпуса, группы армий. Нет, Борман, я не вернусь туда.

– Вообще?

– Если только смогу.

– Понимаю, мой фюрер. Начиная разговор, я исходил из той сложной обстановки, которая сложилась у границ рейха.

– Ты прав: сложная. Однако германцам не в чем упрекнуть меня. Здесь, в «Вольфшанце», я нахожусь куда ближе к передовой, чем многие из них. И подвергаюсь такой же опасности, как и они.

– Мы не способны понять друг друга, – признал свое поражение Борман. – Нам все труднее приходить к какому бы то ни было пониманию.

…Сейчас, убивая тоску по Берлину на лесных тропинках «зоны Б», Борман мысленно вновь и вновь возвращался к этому разговору. Душа его терзалась сомнениями. Одна часть ее по-прежнему оставалась верноподданнической, другая же бунтовала, провоцируя его на гибельную авантюру. Временами Борману казалось, что его личный авторитет в партии, армии, в народе возрос настолько, что, вернувшись в Берлин, он вполне смог бы взять власть в свои руки. Пусть вначале неофициально – расставив на наиважнейшие посты надежных людей и создав новую оппозицию фюреру из единомышленников-генералов; а затем открыто, сославшись на сильное нервное истощение фюрера, его потребность в отдыхе и лечении.

Бывали минуты, когда Борман казался сам себе настолько близким к осуществлению навязчивой идеи-авантюры, что ностальгия по Берлину и семье буквально подавлялась в нем жаждой немедленно приступить к решительным действиям. Сдерживал он себя каждый раз одним и тем же аргументом: «Ты упустил свое время, Борман. Действовать следовало тогда, когда в Берлине вовсю орудовал целый легион генералов-заговорщиков во главе с Ольбрихтом и Беком, что – не ври сам себе – было для тебя не столь уж дивной тайной».

– Господин рейхслейтер! – оглянувшись, Борман увидел на изгибе тропы одного из офицеров связи при канцелярии Гитлера. Тот спешил к нему, позабыв о распахнутом настежь френче. – Только что вам доставлен пакет! Вот он.

– Откуда это? – недоверчиво покосился партийный вождь на засургученный печатями конверт.

– Из центра связи в Майбахе[73]

. От подполковника Регерса.

Борман почти выхватил пакет из рук капитана и сразу же подозрительно осмотрел места склейки и сургучные оттиски. «С ума сошел: передавать такие сообщения пакетами, – мысленно вскипел он. – В наше-то время “предателей нации” и “врагов рейха”!»

– Каким образом его доставили из Цоссена?

– Полчаса назад, самолетом. Очевидно, что-то очень срочное?

– Воз-мож-но, – отчеканил Борман, давая офицеру понять, что его любопытство чрезмерное.

«Знал бы фюрер, что я стремлюсь овладеть не только Берлином, но и Москвой! – отчаянно пошутил с самим собой Борман, отпустив офицера. – Репрессии, последовавшие после отлета Гесса, всего лишь были дымовой завесой, призванной скрыть замысел самого фюрера. После предательства Бормана, он «прочистил» бы половину «партии. И не ошибся бы – столько там разочарованных в своем былом кумире».

Автоматически расшифрованный в Центре связи текст гласил, что Банкир принимает его, рейхслейтера, условия и спрашивает согласия на встречу с ним его – Банкира – личного представителя в любом удобном для Бормана месте.

«Банкиром» был… Сталин! Для каждого, кто уяснил бы для себя эту сногсшибательную новость, смысл остального текста выстраивался бы сам собой. В противном случае всяк «любопытствующий» обязан был довольствоваться лжетайнами той первичной дешифровки, которая превращала набор цифр в набор слов. Пусть даже логично-правдоподобный по своему смыслу.

Рейхслейтер добился своего: его все же вывели на связь с «отцом народов» и тот готов к переговорам. «Никуда они там, в Кремле, не денутся, – молвил себе Борман. – Они ведь понимают: чем бы эта война ни завершилась, кто-то в конце концов должен возглавить Германию даже в том случае, когда она окажется абсолютно обезглавленной». Причем каламбур показался ему удачным.