Странники войны

— И я — вот он. И утро нежаркое. В самый раз. И для боя, и для смерти.

«А ведь когда я спросил старуху о лесе, что виднелся из окна комнаты, — вдруг вспомнил Николай, — она объяснила, что это всего лишь маленький, гектаров на двадцать, лесочек, к которому со всех сторон подступают поля». Поэтому, увидев, что вслед за приближающимися к лесу шестью полицаями из села выезжают три мотоцикла с немцами, понял: пробиваться через него — только время терять. В поле их все равно настигнут.

— Ну, что остановился? — оглянулась Мария. — Бежим!

Крамарчук стоял за толстым стволом старой сосны, на пригорке, с которого хорошо видны были и поле, и бегущие полицаи, и мотоциклы. Его неспешность выводила Марию из себя.

— Смотри: эти сволочи идут по нашим следам. Земля влажная, вот они и... Сейчас возьмем влево, вон по той каменистой тропке. Чтоб без следов. И пропустим их. Слева, у леса — кустарник. Пропустим их и заползем туда.

— Но оттуда же отходить некуда. Лейтенант нам никогда бы...

— Лейтенантов здесь нет! — резко прервал ее Крамарчук. — Делай, что велят!

Полицай, шедший в цепи крайним, неуклюже протопал метрах в двадцати от беглецов. Каратели громко переговаривались и пьяно, безбожно матерились, негодуя по поводу того, что в сонную рань приходится шастать по росной траве, по лесу... Они были уверены, что партизаны прячутся где-то в глубине леса или вырвались в поле.

Подъехав к опушке, немцы тоже выскочили из машины и растянулись в цепь. Чуть позади них, старательно вынюхивая предлесье стволами пулеметов, по-лягушачьи прыгали мотоциклы.

Каменистым ложем высохшего ручейка Крамарчук и Мария добрались до кустарника и залегли за ним, так что с одной стороны их прикрывали кусты, с другой — похожий на бруствер каменистый холмик. Вот только подняться в этом «окопчике» было невозможно.

— Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя.

— Ладно уж, молчи, — полушепотом ответила медсестра.

— Возвращаться в село тебе больше нельзя.

— Это уже ясно.

Солнце всходило из-за каменистого холма, и вся простилавшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не путала его, не отталкивала, наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражем.

— Но что тебе дальше делать, тоже не знаю.

— Исповедуйся, исповедуйся... — миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. — Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался. Андрей послал? Только правду.

Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария тоже была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле 41-го.. Что она выдержала всю осаду их подземной крепости и сумела вырваться из подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали дот.

Это чудо, что судьба вновь свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.

— Все намного сложнее, Мария, — тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. — Я рассказал правду: отряд погиб. Лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу...

На чахлом клене, черневшем рядом с кустом, расстрекоталась сорока. Каждый, кому знакомы были голоса леса, понимал: так она стрекочет лишь тогда, когда рядом опасность; чаще всего — когда видит вблизи человека.

— Свалить бы ее, болтуху лесную, — пробормотал он. — Так ведь не пальнешь.

— Попробуй камнем, — посоветовала Мария. — И если что... Не отдай меня фрицам, слышишь? Я-то сама себя, наверное, не смогу... воли не хватит. Но ты не отдавай.

— Еще одна расстрекоталась, — поерзал Крамарчук, потирая о камни залежалую спину. А потом, ухватив горсть мелких камней, швырнул их в крону клена.

Он не видел, взлетела ли сорока, но крика ее больше не слышал. Зато минут через десять до них вновь донеслось рокотание мотоциклов и где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах, послышалась немецкая речь.

— Слишком близко мы друг возле друга, — прошептала Мария то, о чем подумал сейчас и Крамарчук. — Одной очередью скосят.

— Прижмись спиной к стенке. На бок... к стенке, — прошептал в ответ сержант и сам тоже осторожно, стараясь не шуршать камнями, вдавил свое тело под нависший над ними пласт дерна.