Странница. Ранние всходы. Рождение дня. Закуток

Его смуглое юное лицо было озарено желанием преподнести мне этот сверкающий лаком и никелем вибрирующий предмет, который был мне решительно ни к чему. Но я смеялась, потому что Амон и Дюферейн-Шотель надели для этого бегства в Медону одинаковые коричневые шляпы, с большими полями и замятой тульей, и я чувствовала себя такой крошечной между этими огромными дьяволами-искусителями! Сидя напротив меня на откидном сиденье, мой поклонник деликатно поджимал ноги, чтобы его колени не коснулись моих. Светлый серый денек, очень мягкий, весенний, во всех подробностях высветил мне его лицо, еще более темное по контрасту с золотисто-коричневым фетром шляпы, и я разглядела какой-то особый оттенок его век, словно чуть закопченных, задымленных, и его густые жесткие, будто проволочные, ресницы. Рот, наполовину скрытый черными в рыжину усами, показался мне таинственным. Разглядела я и еле заметную сеточку тоненьких морщинок в углах глаз, и разлетающиеся брови длинней глазниц, тоже густые, незаметно сходящие на нет и кустистые у переносицы, как у охотничьего грифона… Я стала нервно копошиться в сумочке, ища зеркальце…

— Вы что-то потеряли, Рене?

Но я уже беру себя в руки:

— Нет, нет, ничего, спасибо.

С какой стати я буду перед ним разглядывать в зеркальце приметы увядания своего лица, давно отвыкшего, чтобы на него смотрели при ярком свете. Если умело использовать коричневый карандаш и синие тени да неярко накрасить губы, то этого вполне хватает — как вчера, так, впрочем, и в любой другой день, — чтобы привлекать внимание к трем манящим огонькам на моем лице, к трем его магнитам. Я никогда не кладу румян ни на чуть впалые щеки, ни на скулы, которые усталость и учащенное миганье исчертили едва заметными морщинками…

Радость Фасетты — она сидит у меня на коленях и безотрывно смотрит в окно лимузина — служит нам темой для вялой переброски репликами, так же как и прелесть этого еще зимнего леса — переплетение серых веток на фоне неба цвета шиншиллового меха… Но стоит мне потянуться к окну, чтобы вдохнуть горький, мускатный запах прелых листьев, который приносил слабый ветер, как я чувствую, что уверенный взгляд моего поклонника как бы охватывает меня всю…

За долгую дорогу от Парижа до Медонского леса мы не сказали друг другу и ста фраз. Сельский пейзаж не побуждает меня к красноречию, а мой старый Амон начинает скучать, как только выезжает за городскую заставу. Наше молчание могло бы заставить помрачнеть любого человека, но только не моего поклонника, который испытывал эгоистическую радость от того, что заточил меня в свой автомобиль и может не спускать с меня глаз. Я сижу в какой-то апатии, но скорее довольная нашей прогулкой, и улыбаюсь, когда машина подскакивает на неровностях лесной дороги…

Властная Фасетта, коротко тявкнув, решила, что дальше ехать не надо, что неотложное дело призывает ее углубиться в оголенный лес по тропинке, на которой, словно круглые зеркала, блестят лужи — ведь только что прошел дождь. Мы, не возражая, пошли за ней, широко шагая, как люди, привыкшие много ходить пешком.

— Замечательно пахнет! — сказал Долговязый Мужлан, глубоко вдыхая воздух. — Как у нас.

Я помотала головой.

— Нет, не как у вас, а как у нас. Чем это пахнет, Амон?

— Осенью, — сказал Амон усталым голосом.

Больше мы не говорили, а, запрокинув головы, глядели на небесный ручей, струящийся меж верхушек огромных деревьев, и вслушивались в живой шепот леса, сквозь какой-то сырой, прозрачный, звенящий от мороза посвист дрозда, объявляющего этим свой вызов зиме…

Вдруг из-под ног выскочила и юрко зашуршала в листьях маленькая рыжая зверушка, то ли куничка, то ли ласка. Фасетта кинулась за ней следом, и мы покорно пошли за обезумевшей, упрямой, хвастливой собакой, которая просто заходилась от лая: «Я ее вижу! Она от меня не уйдет!», хотя явно шла по ложному следу.

Захваченная энтузиазмом Фасетты, я помчалась вслед за ней, испытывая животное наслаждение от быстрого бега. Скунсовую шапочку я натянула на уши и обеими руками приподняла юбку, чтобы ногам ничего не мешало…

Когда, вконец задохнувшись от бега, я остановилась, то увидела, что Максим стоит рядом.

— Вы бежали за мной? Как это я не услышала?

Он учащенно дышал, глаза его блестели под раскидистыми бровями, волосы растрепались. Он выглядел, как влюбленный угольщик, и, казалось, от него всего можно было ожидать.

— Я не отставал от вас… Это не хитро. Чтобы вы не слышали моих шагов, я старался бежать с вами в ногу. Только и всего.

Да… Это, действительно, не хитро. Но об этом надо было подумать. Вот мне, например, это никогда бы и в голову не пришло. Еще опьяненная быстрым бегом, словно лесная нимфа, возбужденная, неосторожная, я рассмеялась ему в лицо, как бы провоцируя его. Мне хотелось, чтобы вновь вспыхнуло в глубине его красивых серых с рыжими искрами глаз злое желтое пламя… Угроза этого, пожалуй, промелькнула, но я почему-то не унималась, как наглый упрямый ребенок, который сам нарывается на пощечину. И, конечно, была наказана гневным поцелуем, поспешным, неудачным, который только разочаровал мои губы…