Странное это ремесло

Частые многочасовые прогулки уводили меня все дальше и дальше в лабиринты города; после проспектов и бульваров я стал углубляться в маленькие улочки и отдаленные кварталы, где сделал открытие: даже в самых замшелых лавчонках можно наткнуться на стоящие издания. Это открытие увеличило количество моих находок, но не сократило расходов, так что вторую половину месяца я нередко жил самой аскетической жизнью, однако даже в эти периоды безденежья не мог полностью подавить свою страсть и развлекал себя тем, что совершал обходы соседних лавок и букинистических развалов на набережной Сены и тоже покупал книги, только не те, роскошные, а обычные, дешевые, предназначенные для прозаического занятия, которое называется чтением.

Когда я попадал на улицу Лафайет, то не раз проходил мимо одного магазина дорогих изданий, куда никогда не заглядывал, потому что маленькая витрина, где лежало несколько книг, покрытых слоем пыли, и темное, казавшееся пустым помещение не сулили ничего интересного. Но однажды, обойдя все остальные магазины, я вздумал заглянуть и сюда.

Меня встретил очень немолодой господин очень маленького роста и любезно осведомился о цели моего визита, как будто неясно, с какой целью человек входит в книжный магазин.

— Все уже спрятано, — сказал он, выслушав мой ответ.

И показал на несколько шкафов в глубине полутемного зала.

— Как же вы их тогда продаете?

— Продаю? А кому продавать? Книготорговли больше не существует, месье. Люди сейчас интересуются только стиральными машинами, телевизорами и автомобилями — да, да, больше всего автомобилями. Автомобиль стал высшей и, боюсь, единственной потребностью.

— Но когда он уже приобретен…

— Вы ошибаетесь, — прервал меня хозяин. — Когда он приобретен, о нем надо заботиться, а через год надо покупать другой. Человек, который уважает себя и хочет, чтобы его уважали другие, не может ездить на машине прошлогодней модели…

Старик явно тосковал среди безмолвия и пустоты своего мрачного магазина, куда едва ли кто заглядывал, и потому прилепился ко мне, как к ниспосланному богом собеседнику, а не как к потенциальному покупателю.

— Еще мой дед, месье, был издатель и книготорговец. И отец мой был книготорговец. И я вот уже скоро пятьдесят лет книготорговец. Посмотрите сами, что мы издавали в былые времена…

Он вынул из шкафа два роскошно переплетенных тома «Сказок» Лафонтена.

— Взгляните, какая бумага, какая печать, какие гравюры! А теперь всему этому пришел конец.

— Вряд ли тут повинны только автомобили, — возразил я, опускаясь на стул, потому что разговор грозил затянуться.

— Естественно, не только автомобили, — согласился старик, облокачиваясь на свое старинное бюро. — Но главная причина — в них. А остальное… Остальное — результат жадности и безвкусицы. Как, впрочем, во все времена…

Он вновь указал жестом на запертые шкафы.

— Все книги там — наши собственные издания. Все до одной — начала века, той эпохи, когда были и настоящие издатели, и настоящие ценители, когда роскошная нумерованная книга стоила целое состояние.

Он взглянул на меня поверх очков в тонкой золотой оправе и, должно быть, прочитав на моем лице тень сомнения, продолжал:

— Не думайте, что я превозношу старые времена только потому, что и сам стар. После первой мировой войны тоже встречались хорошие издания, не могу не признать. Но люди, не обладающие ни вкусом, ни нравственными устоями, быстро смекнули, что, раз эта деятельность так доходна, им тоже следует ухватить свою долю. Потребовалось всего несколько лет, чтобы наводнить рынок низкопробными изданиями, которые тщатся сойти за роскошные только потому, что экземпляры пронумерованы и отпечатаны на плотной бумаге. Говорят, Франция — страна гениев. Я француз, и мне такое суждение лестно. Но у нас много и гениальных шарлатанов. И то, что создано истинными гениями, спешат погубить гении шарлатанства. Великое и смешное всегда идут рука об руку.

Он снова замолчал и взглянул на меня поверх очков, словно оценивая впечатление от своей тирады. Я воздержался, однако, от оценок, зная по опыту, что француз зачастую готов поносить все французское, но не выносит, когда то же самое позволяет себе иностранец.

Несколько позже мне довелось свести знакомство с одним переплетчиком, который ростом, возрастом и суждениями во многом напоминал книготорговца с улицы Лафайет, если что и отличало его от книготорговца — по крайней мере внешне, — так это короткая седая бородка.

Его мастерская находилась в переулке неподалеку от театра «Одеон», меня завлекли туда несколько богато переплетенных томов, выставленных в небольшой витрине.

— Вы серб, — после первых же моих слов сказал старик, уверенно ткнув в меня указательным пальцем.

— Нет, болгарин.

— Все равно, значит — славянин. Я тоже.

Он оказался русским, похвастался, что дружит с Эренбургом, который бывал у него в гостях, в доказательство показал книгу с автографом. В общем, четверть часа прошло в болтовне на различные темы, и только тогда хозяин спросил, что меня к нему привело.