Странное это ремесло

— А где же ее мать?

— Откуда я знаю? Уехала куда-то, еще раньше меня. Хорошо, что мои старики еще живы.

Месяц или два спустя я вновь увидал его. Вернее, он увидал меня и остановил машину у тротуара. Потому что на сей раз он сидел в машине, и не один, а с дамой — новехонькое белое «рено» и не столь уж новехонькая дама, тоже белая, с напудренным лицом и вытравленными перекисью волосами. Сам Жак являл собою верх элегантности в стиле ночных кварталов: бежевый костюм в широкую полоску, шоколадного цвета рубаха и светлый галстук.

— Салют! — он царственно вскинул руку.

— Карты или что другое? — поинтересовался я.

— Конечно, карты. Куда вас подбросить?

— Поехали на Елисейские…

— Отлично. И мне туда же. Знаете, у меня есть симпатичные приятели в одном этаком доме…

— Карты или что другое? — снова полюбопытствовал я.

— Конечно, карты.

— Да ведь игорные дома запрещены?

— А это не игорный дом! — обиженным тоном возразил Жак. — Поедем — сами увидите. Считайте себя приглашенным.

Дама на протяжении всего разговора сидела с каменной физиономией, похожая на большую белую куклу. Я решил бы, что она неживая, если бы, когда нас друг другу представили, она не осчастливила меня короткой заученной улыбкой.

— Значит, говорите, не игорный?

— Конечно, нет! Ничего похожего.

«Конечно, нет!» на деле означало «конечно, да». Заведение помещалось на четвертом этаже весьма импозантного здания с мраморной лестницей. Дама, которая открыла дверь, отозвавшись на четыре звонка — два длинных и два коротких, — была в изысканнейшем туалете, на лице — радушное выражение именинницы, встречающей дорогих гостей. Жак явно был ей достаточно хорошо знаком, поэтому она не проявила никакого интереса к моей особе, проводила нас в гостиную и предоставила самим себе. Гостиная и примыкающие к ней комнаты были обставлены так, как подобает богатому, респектабельному дому, с той лишь разницей, что стояло чересчур много столиков, а над ними виднелось чересчур много рук — мужских и женских — с известным всем веером из пяти карт.

— Одна партия, а? — предложил Жак.

— Этого не будет. Я же вам сказал…

— Ну, а я с вашего позволения включусь… — И он направился в соседнюю комнату.

Я остался в гостиной, спрашивая себя, что я рассчитывал увидеть сверх того, что увидел. Извечное дурацкое стремление всюду совать свой нос. В это мгновение до меня дошло, что рядом стоит дамочка Жака, по-прежнему неподвижная, как кукла. Мне показалось, что если легонько ткнуть пальцем под ее тощую грудь, то раздастся обычное «Ма-ма». Но раздалось другое:

— Этот идиот не успокоится, пока не спустит все, что заработал…

— Почему же вы его не удержите?

— Удержать его? Его даже матерь божья не удержит. Все просадит, помяните мое слово.

Крашеная кукла не ошиблась. Через несколько дней Жак явился в посольство уже не на машине и даже не в бежевом костюме.

— Костюм тоже? — спросил я.

— Костюм тоже… — печально кивнул он. — И часы. И золотую зажигалку…

— И дамочку…

— Ну, насчет дамочки ясно само собой.

На этот раз он принялся соблазнять нашего начальника общего отдела обещанием раздобыть со скидкой канцелярские принадлежности. Речь шла не о контрабанде, а о вполне законном товаре знакомой фирмы. Оказавшись на мели, Жак шел даже на честные сделки. Но только тогда, когда садился на мель.

Несколько раз довелось мне быть свидетелем его взлетов и крушений. В один из таких периодов обнищания он затащил меня в другой игорный притон, довольно жалкий, но совершенно легальный. Помещался он в простор-ном, неуютном кафе около площади Клиши. Две-три дюжины дам и господ сидели за столами с неизменными веерами из пяти карт в руках. Деньги не выкладывались в открытую, однако все, включая уличных полицейских, знали, что тут идет игра на деньги, ибо в покер на щелчки не играют.

Мы заказали кофе, но его еще не успели принести, как мой Жак уже включился в игру. Я выпил свой кофе, без особого любопытства рассматривая публику. Ничего примечательного. Мне казалось, что я, как в былые времена, сижу в одном из кафе прежней Софии, в «Пальме» или «Опере», где собирались наши картежники. В самом деле, странно. Все на свете окрашено местным колоритом — любовные нравы, шутки, юмор, песни, даже пьянство. Все, кроме картежной игры. Игроки одинаковы во всем мире: так же медленно и словно бы неохотно раскрываются карты, так же свисает сигарета в уголке рта, так же сощурены глаза от табачного дыма и напряженной работы мысли. Эта безличная и безродная страсть лишает человека индивидуальности.