Странность

Николай Михайлович Карамзин Странность

Французъ, которой жилъ долго въ Россіи и возвратился въ свое отечество, публикуетъ оттуда въ Московскихъ газетахъ[1], что онъ близь Парижа завелъ пансіонъ для Рускихъ молодыхъ дворянъ, и приглашаетъ родителей отправить къ нему изъ Россіи дтей своихъ на воспитаніе, общая учить ихъ всему нужному, особливо же языку Рускому! Живучи въ уединеніи, я не знаю, что другіе подумали о такомъ объявленіи. Мн кажется оно боле смшнымъ, нежели досаднымъ: ибо я увренъ, что наши дворяне не захотятъ воспользоваться благосклоннымъ предложеніемъ господина N. N. Французы втрены – были и будутъ! Снисходительной человкъ во многомъ извиняетъ ихъ легкомысліе. Иначе какъ вздумать, чтобы родители въ отечеств нашемъ не имли способовъ воспитывать дтей, и могли безразсудно удалить ихъ отъ себя, забыть священный долгъ свой и вврить судьбу юныхъ сердецъ чужому, неизвстному человку? Мы готовы платить Французамъ, или другимъ иностранцамъ, за уроки въ ихъ языкахъ, которые нужны для благороднаго Россіянина и служатъ ему средствомъ просвщенія: у насъ есть деньги, но у насъ есть и разсудокъ. Мы знаемъ первый и святйшій законъ Природы, что мать и отецъ должны образовать нравственность дтей своихъ, которая есть главная часть воспитанія; мы знаемъ, что всякой долженъ расти въ своемъ отечеств и заране привыкать къ его климату, обычаямъ, характеру жителей, образу жизни и правленія; мы знаемъ, что въ одной Россіи можно сдлаться хорошимъ Рускимъ – а намъ, для государственнаго щастія, не надобно ни Французовъ, ни Англичанъ! Пусть въ нкоторыя лта молодой человкъ, уже приготовленный къ основательному разсужденію, детъ въ чужія земли узнать европейскіе народы, сравнять ихъ физическое и гражданское состояніе съ нашимъ, чувствовать даже и самое ихъ превосходство во многихъ отношеніяхъ! Я не боюсь за него: сердце юноши оставляетъ у насъ предметы нжнйшихъ чувствъ своихъ; оно будетъ стремиться къ намъ изъ отдаленія; подъ яснымъ небомъ южной Европы онъ скажетъ: хорошо; но въ Россіи семейство мое, друзья, товарищи моего дтства! Онъ будетъ многому удивляться, многое хвалить, но не полюбитъ никакой страны боле отечества. Человкъ можетъ иногда ненавидть землю, въ которой онъ жилъ долго; но всегда, всегда любитъ ту, въ которой воспитывался: истина важная для отцевъ семейства, и понятная для всякаго разума! Впечатлнія юности составляютъ главную драгоцнность души; они всего для насъ миле, подобно какъ самой простой весенній цвтокъ радуетъ насъ боле пышной лтней розы. Мсто, которое напоминаетъ человку первыя дйствія сердца и разума его, будетъ для него пріятнйшимъ мстомъ въ свт. Естьли отецъ пошлетъ десятилтняго сына своего на пять или на шесть лтъ въ чужую землю, то чужая земля будетъ для сына отечествомъ: она дастъ ему первыя моральныя, сильныя чувства, и сама Натура привяжетъ его къ ней милыми, неразрывными узами. Возрастъ отрока есть развитіе нравственности и души; отъ 10 до 15 лтъ ршится судьба нашей жизни и чувствительности.

Когда благоразумный человкъ надолго детъ въ какую нибудь землю, то онъ старается заране узнать ея обычаи, и естьли не дломъ, то хотя воображеніемъ привыкаетъ къ нимъ, зная, что непривычка къ образу мыслей и жизни тхъ людей, съ которыми намъ ежедневно быть должно, производитъ для насъ многія, существенныя непріятности. А сынъ мой, которому опредлено жить и умереть въ Россіи, подетъ образовать душу свою во Францію? Ему надобно знать Рускихъ, съ которыми у него одно гражданское и моральное щастіе: а я пошлю его къ Французамъ? Положимъ. что вс Европейскіе народы съ нкотораго времени сближаются между собою характеромъ; но различіе все еще велико, и навсегда останется въ свойствахъ, обычаяхъ и нравахъ, происходящихъ отъ климата, образа правленія, судьбы нашихъ предковъ и другихъ причинъ, еще неизъясненныхъ Философами.