Странности любви

В Софии, удивительной болгарской столице, был создан Международный клуб молодежных проблем. Мне посчастливилось участвовать в его первом созыве.

Сказано было много интересного. Но больше всего поразили и озадачили, пожалуй, две цифры из выступления социолога Марии Динковой. Вот какие. В Болгарии девяносто процентов людей до тридцати лет не могут обойтись без материальной помощи родителей. В Болгарии половина людей до тридцати пяти лет не может обойтись без материальной помощи родителей.

Такая вот цифирь.

Очень хотелось бы знать аналогичные данные о нашей молодежи. Но — не знаю. То ли их нет, то ли есть, но не печатались, то ли печатались, да мне на глаза не попадались. По ощущению, у нас дела с молодежью обстоят примерно так же, как в братской славянской стране.

Говорим о социальном и духовном инфантилизме молодежи — справедливо говорим. Но— откуда взяться чему-нибудь иному, если инфантилизм экономический давно стал нормой. Разве взрослое сознание вырастет на фундаменте детского бытия?

Не в том ли, кстати, одна из основных причин многочисленных ранних разводов? Привычная и потому необременительная зависимость от родителей порождает приятное чувство независимости друг от друга. Ведь не цепью же прикованы! Умилительно слушать, как два иждивенца спорят, кто из них глава семьи… Там же, в Софии, я услышал острый и мудрый вопрос, который не идет из головы: «Мы охотно утверждаем, что молодежи принадлежит будущее. Почему мы никогда не говорим, что ей принадлежит настоящее?»

Мы без конца пытаемся изменить систему воспитания подростков, один эксперимент сменяет другой. В этой связи у меня вот какое предложение. Почему бы где-нибудь на просторах Родины чудесной не заложить нам еще один опыт — дать реальную возможность зарабатывать деньги ребятам четырнадцати, двенадцати, даже десяти лет? Может, тогда годам к семнадцати и сложатся неформальные группы краснодеревщиков, автомехаников, маляров?

На правах цирка

В последнее время печать, особенно молодежная, все активнее говорит о политических неформальных объединениях. Информация обширна, но расплывчата. Что за группы? Насколько многочисленны и влиятельны? Каковы их программы и цели?

Вопросов много, ответов почти нет. Да и как разобраться в этом хаосе, если в одном Ленинграде заявили о себе чуть не двести этого типа молодежных групп! Есть среди них многолюдные, есть состоящие из двух-трех человек. И все ищут места под общим солнцем.

Программы у этих групп разные, но схожие. Как правило, все они за демократию, за культуру, за природу. «Как правило» — это я из осторожности, ибо ни одной декларации против демократии, культуры и природы не встречал. Все за чистую воду, все за гласность и перестройку. И хоть бы кто-нибудь предлагал исторические памятники рушить — все требуют сохранить!

Прекрасные, прогрессивные, заслуживающие полной поддержки идеи.

Но — почему же этих неформальных форпостов гласности так много? Почему не два, не двадцать, а двести? Почему не объединятся ради благого дела, раз программы их чуть ли не текстуально совпадают?

Очень боюсь ненароком обидеть глубоко симпатичных мне московских ребят, отстоявших от немедленной гибели старинный купеческий особняк, чуть было не угодивший под катки и зубья третьего московского кольца, и молодых ленинградцев, мужественно пытавшихся, но не сумевших уберечь обветшалые, но столь дорогие горожанам стены бывшего «Англетера». И все же рискну обнародовать кое-какие свои сомнения.

Меня уже давно удручает крайне малый эффект широчайшей общественной кампании в защиту родной старины. На страницах газет — победа за победой, варвары-разрушители идейно разгромлены и посрамлены. На телевизионных ристалищах они выглядят не то что бледно — жалко. Шумные дискуссии завершаются вышестоящими решениями, строго предписывающими сберечь священные камни.

А потом? Увы, памятники, которые велено сохранить, — рушатся. Реже под ударами чугунной бабы, чаще сами по себе, как рушится рано или поздно все бесхозное.

И вот у меня такой вопрос: а нет ли некоего тайного порока в самом фундаменте наших многочисленных благородных инициатив?

Похоже, что есть. Печальный, застарелый, уже вошедший в традицию порок: бороться любим куда больше, чем работать. Не потому ли добровольцев, готовых хоть сейчас лечь под бульдозер, в сотни раз больше, чем охотников положить крепкий кирпич в ветхую стену. Если бы хоть один процент неформальных защитников вырастал в неформальных реставраторов!

Чего тут больше — стремления сберечь образы прошлого или желания утвердить себя? Не знаю, а гадать не хочу. С ответом придется подождать — его даст время и сами неформалы.