Странности любви

Жизнь дает немало примеров того, как учителя не умеют воспитывать, специалисты – писать учебники, медийные лица – правильно говорить по-русски, чиновники – добросовестно выполнять свои обязанности. Множество людей не просто чего-то не умеют в своем роде занятий. Они своим отношением к делу и людям наносят моральный вред, дискредитируют власть, лишают граждан чувства, что они живут в справедливом обществе.

Но этих людей кто-то воспитывал и чему-то учил до школы, кто-то воспитывал и обучал в школе, а потом в других учебных заведениях. Это явление имеет свой «кругооборот в природе». Но им, этим явлением, никто не занимается, никто его не исправляет по той простой причине, что никто не придает ему значения с воспитательной точки зрения.

Именно такую, воспитательную точку зрения предлагает автор книги, доказывая, что дело воспитания глобально, а мы не то, чтобы не уделяем ему достаточно внимания: важнейшее это дело пущено у нас не просто на самотек; мы даже не понимаем, в чем оно, воспитание, должно заключаться и как проводиться. А это опасно. Об этом писали многие наши умнейшие люди. Например, философ Василий Розанов: «Победа в войне создается не на войне, а в мирное время».

Нашей стране не хватает рабочих рук. К нам едут все больше мигрантов. В каждом более-менее крупном городе их уже целая диаспора, а в небольших городах – спаянные землячества. В нашем толерантном отношении и в наших национальных особенностях (скажем так), мигрантам видится наша слабость. И они позволяют себе проявлять к нам неуважение, а порой даже высокомерие. Как же можно давать к этому повод? Неужели не понятно, что это рано или поздно обернется неприятными последствиями.

Книга показывает: наши политические перспективы зависят не столько от наших политиков, сколько от того, какими глазами на нас смотрят в мире. Как на варваров и деревенщину или же…  Нет! Мы – великая держава и должны уметь держать себя. Имеется в виду держать себя на высоте своей культуры, своей истории.

КРЕАТИВЩИК

Восемнадцать курсов лучевой терапии были для Трепетова чем-то вроде пинка под зад. Теперь он был просто обязан прожить еще года три. Или даже пять. И не просто прожить, а как никогда.

Он придумал себе две цели: влюбиться и написать книгу. Любовь возбуждает желание жить. А писанина – это что-то вроде выращивания новой культуры. Недаром селекционеры живут долго.

Сказывалась его работа, которой он был теперь лишен в расцвете умственных сил, самая большая его любовь.

Спустя три месяца после облучения он пошел сдавать на анализ кровь. В диагностическом центре все сверкало чистотой, а лица женщин в белых халатах внушали доверие к результату.

Милая худышка, регистратор клиентов, спросила, возвращая Трепетову паспорт.

– Уколы хорошо переносите?

Ее звали, судя по бейджику, Анфиса Андреевна. Она была в маске, и маска очень ей шла, выделяя молодые яркие глаза. Трепетов уставился в эти глаза, в ответ Анфиса Андреевна сняла маску. Хотела разочаровать, но не вышло.

– Ну, предположим, я отключусь? – спросил Трепетов

И получил ответ.

– Отключайтесь на здоровье, я реаниматолог.

В соседней комнатке другая милая женщина, только пышка, виртуозно выцедила из Трепетова пробирку крови.

Через несколько часов ему прислали результат – 0.01. Если бы его кастрировали, а не облучили, его показатель ПСА был бы, наверное, выше. Трепетов испытывал самодовольство. Все-таки доктор предписал двенадцать курсов, а он настоял на половине больше. И в то же время он не мог не признать, что в настоящее время совершенно непригоден для любви.

Он решил начать с книги. Но прежде чем написать первые строки, принялся читать хорошо ему знакомых стилистов, преодолевая страсть, которую в себе не одобрял. Ему нравилось находить у классиков сбои в стиле. Это было выискивание недостатков, то есть своего рода занудство.

Хемингуэй, как образец, не годился. Чтение не покалывало, не искрило, не било током. В текстах Булгакова глаза спотыкались. «Ночь расцветала», «круглый сон», «сугроб снега». К тому же везде многовато персонажей, трудновато за всех переживать. В моей книге будет только какая-нибудь удивительная женщина и я, решил Трепетов.

Но текст, хоть застрелись, не начинался. Тогда Трепетов стал чаще бывать на выставках. Он ловил на себе взгляды и сам засматривался. Но ни разу его не торкнуло. Довольно скоро эта охота надоела ему, потому как он был домосед. Но он раз в неделю ходил куда-нибудь вкусно пообедать. А тут поблизости так кстати открылся магазин-кафе «Моремания».

Зал был большой, свободных столиков еще больше. Трепетов отметил вдали тонкую спину и высокую шею и намагниченно пошел к избранной цели. Зайдя с фронта, испытал почти мистическое удивление. Эта была знакомая худышка-реаниматолог из центра диагностики. Он узнал ее, хотя без белого халата она была мало похожа на себя.

Если ситуация позволяет начинать общение с помощью жестов и мимики, не стоит говорить ни слова, меньше риска получить от ворот поворот. Трепетов так и сделал. Ответ был тоже без слов.