Странные сближения

«Волошин будет следующим, — подумалось отрешённо. — И он это уже понял».

— Пушкин, — выдохнул Волошин тише, чем ветер шуршал за окном. — Стена…

Помощник судьи бредил. Может быть, сошёл с ума от страха?

Из ямщицкой донёсся жуткий чавкающий удар и спустя секунду звук падения и приглушённый стон Раевского. А.Р. будет молчать. А из Волошина можно вообще всю душу выбить — он так и не поймёт, что происходит. Турок подбирается к Французу, хочет сломать его, заставить бояться. Надо признать, ему это удаётся. Зачем бояться, если изменить уже ничего нельзя? Но есть ведь и другой вопрос: а зачем сопротивляться страху?

— Пушкин…

Краем глаза Александр увидел, что так взволновало соседа: торчащая из стены щепка. Волошин неловко дрыгал связанными ногами, пытаясь зацепиться за щепку верёвкой.

Ещё несколько ударов; Раевский больше не стонал. И — напряжённые до предела чувства ни с чем не спутают этот звук — обрывающийся скрип металла о металл.

Турок скрестил перед ним два ножа и чиркнул лезвиями.

А.Р. будет молчать. Даже когда ножи прорежут кожу…

Пушкин вдруг отчётливо увидел самого себя — сидящего на полу со сведёнными за спиной руками, комнату, тела Карбоначчо и Бурсука, привязанного к люку Липранди, Волошина, ворочающегося рядом.

«Умираю, что ли?» — подумал он.

Между нами и турком шагом семь, до окна четыре шага, до двери десять. Но зачем я об этом думаю, я же связан?..

Что-то было в этом видении, в этом запечатлённом улетающей душой плане. Что-то необычайно важное, но на первый взгляд неприметное.

Что же?! В груди Карбоначчо нож, но до него не дотянуться. На трупе гайдука нет даже кинжала — его забрал себе мерзавец-ямщик. Липранди еле дышит… Мы с Волошиным…

— Пушкин!

Душа Александра зависла над столом.

Волошин всё шуршит ногами о свою щепочку. Стоп-стоп-стоп. Колени Волошина видны над перекладинкой меж ножек стола. Значит, он упирается в стену пятками, а ноги его согнуты в коленях.

— Пушкин…

Стена!

— Раз, — вслух сказал Пушкин.

Лже-ямщик повернулся к нему.

Какой вес выдержу? И как быстро смогу двигаться? Неужто думаю, что уйду от пули?

— Два, — (Волошин, думай о том же, о чём и я!!!)

И Волошин не подвёл, сжался, подтягивая ноги как можно ближе к себе.

Что-то сейчас творят с А.Р.?

— Три!

Пушкин рванулся, натягивая верёвку, уже внутренне замирая от того, что стол так и не движется с места. И в это время сжатый, как пружина, Дмитрий Волошин, выплеснув силу, о которой он, скорее всего, и сам не подозревал, оттолкнулся ногами от стены.

Вперёд! — Стол поднимается с одного конца, подброшенный выпрямленными ногами Волошина — сколько пудов может поднять человек? Не думать об этом! — разогнуться! — нет невозможного — стол переворачивается, повисая над спиной Пушкина, где-то очень высоко болтается Волошин — ножка выскальзывает из верёвки, спутавшей руки — турок поднимает голову — вперёд! — всю злость, весь страх, всё отчаяние в этот бросок! — стол готов обрушиться на голову, Волошин орёт, но руки его уже скользят по ножке вниз, и, наконец, веревка соскакивает — турок стреляет навскидку — сколько у нас там времени? Секунда ещё не кончилась.

* * *

…Энное количество лет назад молодой Липранди дрался на дуэли со шведским офицером Бломом. Этот Блом был на голову выше и в полтора раза шире Ивана Петровича, человека вообще-то немаленького. И силы в шведе хватало с лихвой на… ну, не десятерых, но уж наверняка троих таких, как Липранди. В придачу к этому шпаги из выданной соперникам пары были огромными, с длинной тяжёлой рукоятью и гардой, вполне подходящей шведу, но рука Липранди легко уместилась бы под ней трижды.

И вот, когда всё было уже решено, и раненый Липранди пятился, едва успевая защищаться, он разозлился. А когда Липранди злился, он мог поступить двумя способами: сесть писать в дневник новую страницу (это его всегда успокаивало) или убить к чёрту.

В очах у Ивана Петровича потемнело, а вновь зажёгся свет в то мгновение, когда рука Липранди, кажется, без участия своего хозяина отвела шпагу противника высоко вверх, клинок заскользил, высекая искры, по вражескому оружию, и громоздкая гарда шпаги Липранди с немыслимой силой врезалась в висок проклятого шведа. Швед выжил, но встать смог только на следующий день.

Так что Иван Петрович очень хорошо знал, на что способен человек, загнанный в угол. И сейчас, лёжа на крышке люка, Липранди открыл заплывающие глаза и увидел, как Пушкин, маленький и страшный, встаёт во весь свой потешный рост, поднимая на плечах и перебрасывая через голову громадный дубовый стол с привязанным к нему человеком. Что ещё произошло в этот короткий миг, Иван Петрович в точности не разглядел. Стол вдруг отделился от привязанных к нему людей и полетел в ямщика; тот выпалил в самую середину несущегося к нему тёмного прямоугольника, будто пуля могла остановить таран.

Ямщика смело и отбросило к стене. Ружьё выпало у него из рук и, ударившись об пол, выстрелило из второго ствола. Труп Карбоначчо содрогнулся, и на доски пролилось ещё немного крови.

Застонал, поднимаясь, пришибленный Волошин.