Странные занятия

Кто-то его толкнул. Этим «кем-то» оказался Пед Ксинг, ортодоксальный дзен-иудей. Его глаза скрывались за затемненными выпуклыми очками. Согнувшись по пояс, он крался вдоль перил и то и дело вертел головой из стороны в сторону, точно ожидая, что из-за любой перегородки на него могут выскочить враги.

В руке он держал большой пластмассовый пистолет.

— Ксинг, что, черт побери…

— Тихо, молекулка, это война. Все и каждый за себя. Ни за кого другого.

Бритоголовый Пед Ксинг собрался было продолжить свой обход, но Хонимен задержал его, положив на напрягшееся плечо руку.

— Послушай, Ксинг… Постой минуточку. С кем война? И что у тебя за пистолет?

— Ну, не совсем война… просто игра в войну. Мы все играем в «Выживание». Эрл сказал, это пойдет нам на пользу, закалит наши рефлексы на случай, если произойдет что-нибудь скверное. А пистолеты игрушечные. Они краской стреляют. Ах да, кстати. — Пед Ксинг расстегнул до пояса молнию комбинезона, открыв щуплую безволосую грудь, и достал второй пистолет, заткнутый за резинку трусов. — Как почетный Пиволюб, ты законная мишень. Так тебя предупредив, я тебе большую услугу оказываю. Я на тебе уйму очков мог заработать. Но лучше возьми вот это.

Хонимен автоматически принял запасной пистолет со словами:

— Ксинг, это же чушь собачья. Не хочу я, чтобы меня впутывали…

Но тут его одолело странное чувство, нечто гораздо диковиннее, чем дежа-вю, и он осознал, что его вновь вынуждают принять решение, как относиться к организованному насилию, решение, которое, как ему казалось, он принял двадцать лет назад, когда вскрыл конверт с «приветом» от правительства США. Неужели одного раза мало?..

Пропустив мимо ушей протесты Хонимена, Пед Ксинг уже удалился гусиным шагом, но напоследок бросил через плечо загадочную фразу:

— Сатори приходит, хочешь ты того или нет.

В этот момент из трюма донеслись пронзительный победный вопль и визг поражения. Послышался топот ног, и из люка на палубу вывалились несколько человек: Кожа-с-Клепками гнали злополучного Иларио Фументо, буквально испещренного разноцветными следами прямых попаданий. Ослепленный паникой Фументо метнулся прямо к Хонимену. Вид у писателя был такой, будто он намеревается перемахнуть через перила и броситься в реку. Присев на корточки, Кожа оперлась о палубу, чтобы сделать еще выстрел. Паром качнуло как раз в тот момент, когда она спускала курок, и, пролетев мимо, пуля ударила прямо в Эдди. Над левой грудью у нее расцвело пятно синей краски.

Глаза Хонимена заволокло красной пеленой. От его бессвязного вопля Пиволюбы застыли.

— Эй, молекулка, — начала было Кожа. — Мне правда очень…

Но пытаться выиграть время было уже поздно. Хонимен выпустил в застывшую женщину весь магазин, с ног до головы залив ее белый комбинезон краской. Фументо остановился возле своего защитника, а Хонимен, вырвав из его руки пистолет, повернулся к Клепкам.

— И-и-и, — заголосила та и дезертировала. Хонимен пару раз шлепнул ее по попке пулями и бросился в погоню.

Остаток двадцатиминутного плавания прошел в безумных погонях, прятках и стрельбе. От днища до рубки игра шла своим чередом. Хонимен уже потерял счет, сколько раз он перезаряжал пистолет. Кто-то снова и снова подсовывал ему упаковки свежих снарядов. На полпути манхэттенский паром разминулся с хобокеновским, и по нему тоже сновали Пиволюбы. Обе команды выстроились каждая вдоль своего борта и обменялись ружейными залпами, после которых и тот, и другой корабль стали походить на тряпку, которой художники вытирают кисти.

— Да ты в бок автобусу не попадешь!

— Стоять! Спускай паруса и поворачивай, приятель!

— Сдавайся, Дороти!

Когда корабли разошлись, раздался финальный хор издевательского кудахтанья и насмешливого свиста.

К тому времени, когда паром подошел к причалу Бэттери-парк-сити, у всех кончилась амуниция. Игроки собрались подсчитывать очки, и Хонимен (хотя и не избежал пятен краски) был единогласно объявлен победителем.

Вернувшись к Эдди, он чувствовал себя глуповато. Когда первоначальный гнев развеялся, он поймал себя на том, что действительно наслаждается игрой. Разве так положено вести себя бывшему пацифисту-шестидесятнику? Он чувствовал себя таким же виноватым, как вегетарианец, пойманный с мясным сандвичем у рта.

— Э… Эдди, — начал он. — Извини, что так вышло…

— Нечего извиняться. Приятно, что я так много для тебя значу.

Приподняв очки, она стерла с глаза слезу, и Хонимен спросил себя, откуда она.

— Эй, а как мы пойдем за покупками в таком виде?

— Да это же Сохо. Тут все так ходят.

Они прошли до Кэнел-стрит, а там повернули на восток и попали наконец к джинсовому магазину. Пока Хонимен рассматривал стойки, Эдди примеряла одежду и в итоге остановилась на нескольких предметах. У кассы Хонимен сказал:

— Слушай, давай я заплачу, чтобы как-то сгладить выходки моих сумасшедших друзей.

Он открыл бумажник и, не думая, что делает, достал и протянул продавщице свеженький сотенный спондуликс.

Продавщица его приняла.

6 Бреттон-Вудс [11]