Странные женщины

— Совсем нет. Я бы этого не вынес. Но я и классикам завидую. Леонардо да Винчи убил бы. Рембрандта, суку, на суку подвесил бы! Рафаэля, особенно Рафаэля, падлу! — с живого шкуру бы снял! Боттичелли за его Венеру кастрировал бы! Всех французов-импрессионистов — к стенке на Пер-Лашез! Ревную! Ревную к Великой Бабе Искусства, которая зовется Гениальность и отдается, блядь такая, только избранным! Слушай! — вдруг озарило его. — Я не с того конца начал! Не тебя заставить ревновать надо, а себя! Вот оно что! Вот где собака-то зарыта! Если я тебя с мужиком увижу, вот тогда будет результат! Я не выдержу, измордую тебя, к чертям собачьим, — и прогоню. И все. А то я изнемог уже совсем.

— Как же ты меня увидишь? Я ни с кем не хочу.

— Захочешь.

— Не захочу.

— Я прикажу тебе. Иначе — выгоню.

— Я лучше сама уйду. Раньше — да, я искала. Мне было обидно, что я все одна и одна, ну и просто тело требовало, наверно. Теперь я тебя люблю, и мне больше никого не надо.

— Это неправильно! Ты — как природа, а природа любит всех! Ты должна быть смертельно любвеобильна, ты должна любить и хотеть всех, всех, всех!

— Ты что-то придумал обо мне. Я хочу только тех, кого люблю. А люблю пока только тебя. А то, о чем ты говоришь, это нарциссизм, я читала.

— Плевать! Слушай, ты можешь мне помочь? Хочешь мне помочь?

— Хочу.

— Ради меня — побудь с другим, а? Освободи меня, ради бога, я же гибну просто-напросто!

— Не легче ли мне просто уйти?

— Нет! Я тогда вообще с ума сойду. Мне надо видеть, как тебя опохабили, обесчестили на моих глазах! Если ты меня любишь, ты должна на это пойти.

Она подумала:

— Не знаю… Почему обязательно — опохабили, обесчестили?

— Я только выражаюсь так! На самом деле тебе даже будет хорошо, я тебя с таким человеком познакомлю! Красавец!

Глава 5

Красавец не замедлил явиться.

Он был даже слишком красавец: двухметрового роста, широкоплечий, льняные вьющиеся волосы, голубые глаза. Просто славянский богатырь какой-то. Звали его Матвей, было ему лет двадцать пять — двадцать шесть.

— Он будет у нас жить, — сказал Дмитрий.

— Хорошо, — сказала Женечка. И спросила Матвея:

— Вы тоже художник?

— Он альфонс, — сказал Дмитрий. — Он живет за счет богатых одиноких женщин. Это его работа. Но сейчас у него отпуск и я его заманил, чтобы он тебя соблазнил. Ему захотелось любви не за деньги.

Матвей, мягко улыбаясь, спокойно пил чай, будто речь шла вовсе не о нем.

— У тебя впереди два дня и три ночи, я на выходные уеду к родителям в пригород, вернусь в понедельник утром, — растолковывал ему Дмитрий. — Будь добр, влюби ее в себя за два дня.

— А разве ты еще не влюбилась? — спросил Матвей Женечку.

— Нет, — рассмеялась она.

— Странно, — сказал Матвей. — Или ты врешь, или… Нет, скорее всего ты врешь, — не допустил он второго варианта.

— Почему же? — спросила Женечка.

— Потому что меня невозможно не любить. Я всех просто потрясаю. Разве я тебя не потряс?

Женечке казалось, он шутит. Но, вглядевшись в синие глаза этого породистого самца, она поняла, что у него совершенно нет чувства юмора. И почувствовала глубочайшее к нему равнодушие. И ей даже занятно стало, что попытается предпринять этот самоуверенный тип, чтобы влюбить ее в себя.

— Все, — сказал Дмитрий. — Я поехал.

— Мог бы и завтра утром, — сказала Женечка.

— Нет. Все. Уезжаю.

И они остались вдвоем с Матвеем.

Тот походил по комнате.

— Жаль, что здесь все так захламлено. Чем роскошней обстановка, тем роскошней я выгляжу, — озабоченно сказал Матвей.

Потом включил магнитофон, достал свою кассету, поставил ее. Полилась размеренная неторопливая музыка.

— Здесь такой музыкальный коллаж. Сам подбирал, — объяснял Матвей Женечке свои профессиональные секреты. — Очень эротичная музыка, правда ведь?

Женечка пожала плечами.

Матвей еще походил, как бы обживая пространство. Потом освободил место у стены, где висел ужасающий гобелен, масскульт пятидесятых годов: на темно-синем фоне белые лебеди и кувшинки.

— Лучше бы лебедей не было, — сокрушался Матвей. — Нужен абсолютно черный фон. Но где его взять?

После этого он направил свет двух настольных ламп на пространство перед стеной, как на сцену, а лампочку, свисающую с потолка, потушил. Женечка почувствовала себя как в зрительном зале.

Матвей встал у стены, прислушался к музыке, уловил ритм — и стал в такт мелодии раздеваться.

При этом он глядел в пространство, но время от времени бросал в сторону Женечки быстрые пламенные взгляды (не слишком ее балуя, чтобы не распалилась раньше времени).

И вот, будучи голышом, он начал вставать в позы, как это делают в бодибилдинге, показывая себя со всех сторон. Что ж, сложен он был великолепно, хотя и без той чрезмерности, которая Женечке не нравилось в культуристах. Все — в меру.

Музыка стала тихой — и не зря, так было задумано Матвеем. Оказывается, он не только телодвижениями вознамерился соблазнить, у него были приготовлены слова.